Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
Замысел «Мандрагоры» остался незавершенным – Чайковский сочинил лишь один эпизод «Хор цветов и насекомых», в котором помимо симфонического оркестра и смешанного хора принимает участие детский хор. Однако работа над оперой была прервана – роковую роль в судьбе сочинения сыграл Кашкин, который позже сам рассказал об этом в своих воспоминаниях: «Петр Ильич, когда задумывал какое-нибудь сочинение, то обыкновенно не говорил об этом никому, боялся всяческого чужого вмешательства и советов, исключения из этого правила были редки, и одним из них был случай с “Мандрагорой”. Однажды я сидел у него вечером, когда он жил уже на собственной квартире, мы с ним играли в четыре руки, а потом он сыграл вновь написанное сочинение “Хор насекомых”, очень мне понравившееся. Петр Ильич сообщил, что пишет оперу и этот хор будет одним из ее номеров, а потом показал мне даже самый сценарий. Прочитав “Мандрагору”, я нашел, что в ней много поэтичного, но, в общем, сюжет показался мне гораздо более подходящим для балета, нежели для оперы. Петр Ильич стал оспаривать мое мнение, а я с жаром защищал его, пустился в детали и указал ему возможность комичности некоторых положений. Спор продолжался довольно долго. Вдруг я заметил, что лицо Петра Ильича изменилось, и он почти со слезами сказал мне, что я своего добился, оперы на этот сюжет он писать не может, но так огорчен этим, что на будущее время никогда не будет мне сообщать своих намерений и ничто не покажет»[282].
Несмотря на то что опера не была написана, «Хор цветов и насекомых» исполнялся под названием «Хор эльфов». Герман Ларош писал: «Настроение тихой лунной ночи (которая воспевается в словах хора) и фантастический характер переданы композитором превосходно: в хоре эльфов мы опять находим ту бархатную мягкость, то благородство и изящество, которыми отличается г. Чайковский в лучшие моменты своего творчества, и гораздо более зрелую характеристику, нежели в его ранних произведениях. Инструментовка весьма богата, и если некоторые ее эффекты обнаруживают влияние Берлиоза (и в особенности его Хора гномов и эльфов в “Фаусте”), то другие, как, например, сочетание арфы со струнными инструментами, играющими соl 1еgno, вполне оригинальны. Вообще же это сочинение, вместе с увертюрой к “Ромео и Джульетте” и с шестью романсами (соч. 6. – А. А.) <…> обнаруживают громадные успехи, сделанные молодым композитором в последние годы: его развитие совершается на наших глазах, обещая богатейшее будущее и делая всякий окончательный приговор над его талантом в настоящее время рискованным и неверным»[283].
Еще одним важным сочинением 1869 года стала увертюра «Ромео и Джульетта». Сюжет и композиция произведения были предложены Балакиревым. Чайковский взялся за работу в октябре, вскоре после окончания «Ундины». Композитор был измотан обстоятельствами, связанными с переносом постановки оперы, не мог вновь начать работать. На свое состояние композитор пожаловался Балакиреву. Старший коллега поделился, как преодолевает свои сложные творческие моменты, и дал свой совет: «Мне кажется, что все сие будет и у вас, если Вы наперед воспламенитесь планом. Тогда вооружитесь мокроступами и палкой, отправляйтесь шествовать по бульварам, начиная с Никитского, и проникайтесь Вашим планом, и я убежден, что, не доходя Сретенского бульвара, у Вас уже будет какая-нибудь тема или какой-нибудь эпизод»[284].
В итоге сочинение было написано крайне быстро – менее чем за месяц. Уже 28 октября Петр сообщил Милию Алексеевичу: «Увертюра моя подвигается довольно быстро; уже большая часть в проекте сочинена, надеюсь, что месяца через полтора она будет готова. Когда она вылезет из моей утробы, Вы увидите, что какова она ни есть, а немалая доля из того, что Вы мне советовали сделать, исполнена согласно Вашим указаниям. Во-первых, планировка Ваша: интродукция, изображающая патера Лоренцо, драка – Allegro, и любовь – вторая тема, а во-вторых, модуляции Ваши: интродукция в E-dur, Allegro в h-moll и вторая тема в Des-dur»[285].
Несмотря на столь сильное участие и наставничество Балакирева, вечный шекспировский сюжет «Ромео и Джульетты» о чистой, но запретной любви вплетался в его личные жизненные коллизии. Впервые исполненная в марте 1870 года, увертюра впоследствии дважды подвергалась значительным переделкам. Чайковского практически всю жизнь не отпускал и сам сюжет трагедии «Ромео и Джульетта», который он мечтал воплотить в жанре оперы.
Долгий путь к самостоятельной жизни
В 1870 году Чайковскому исполнилось 30 лет. Он продолжал преподавание в консерватории, по-прежнему испытывал постоянные материальные затруднения. В одном из писем своему близкому другу архитектору Ивану Александровичу Клименко композитор писал:
«Во-первых, скажу тебе, что в эту минуту (4 часа ночи) я сижу у отворенного окна и упиваюсь поистине благоухающим воздухом весеннего предутрия. Довольно знаменательно то, что, будучи чрезвычайно любовно настроен, я почувствовал потребность обратиться к тебе, неблагодарному. Мне хочется сказать тебе, что, несмотря ни на что, жизнь хороша и что майское утро стоит того, чтобы в 4 часа ночи я почувствовал в себе позыв к излияниям, чтобы ради этой потребности написал тебе несколько прочувствованных слов и чтобы ты, ядовитый смертный, над ними посмеялся. Итак, смейся, а я все-таки скажу: как хорошо майское утро и как, несмотря ни на что, жизнь хороша! А эти несмотря ни на что заключаются в следующем:
1. Болезнь; толстею непомерно; нервы раздражены до крайности.
2. Финансовые дела совершенно плохи.
3. Консерватория надоела до тошноты; все более и более убеждаюсь, что к преподаванию теории сочинения я не способен.
4. Сильно сомневаюсь, чтобы “Ундину” поставили. Слышал, что меня хотят надуть.
Словом, много шипов, но есть и розы, а именно: способность умиляться, вдыхая утренний весенний воздух, таять и испытывать нужду сказать другу, живущему в Царицыне, что жизнь хороша, ибо бывают майские утра с влажным, благоухающим воздухом, бледно-голубым небом, пением просыпающихся воробьев, таинственным мяуканьем кошек и отсутствием всяких человеческих звуков. Итак, дабы покончить с излияниями, восклицаю еще раз, что жизнь хороша (в майское предутрие), и перехожу к наррации кое-каких мелких фактиков из жизни преисполненного амбиции сочинителя музыки»[286].
Летом Чайковский вновь совершил поездку за границу вместе с Владимиром Шиловским на его средства. Петр приехал в Париж, где его ждал Шиловский. Две с половиной недели прошли в немецком курортном городке Соден[287]. Оттуда Чайковской писал брату Анатолию:
«Соден – небольшая, чистенькая деревня, лежащая у подножья горного хребта Таунус. Местоположение красивое, и воздух превосходный; но огромное множество чахоточных придает Содену характер несколько мрачный, вследствие чего в день приезда на меня напала такая тоска, что я с трудом удерживался от истерики. Теперь тоска угомонилась; я очень серьезно отношусь к своей обязанности следить
