Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
Чайковский всеми силами старался, пускай скромно, но обустроить свой быт. Модест Ильич вспоминал: «Он с большим интересом и любовью занялся устройством ее [квартиры] и, когда она была готова, с чисто детским восторгом отдался новым для него ощущениям независимости в будничной жизни. На небольшие деньги его нельзя было обставить квартиру роскошно. Единственными ее украшениями были портрет А. Г. Рубинштейна работы г-жи Бонне, подаренный еще в 1865 году, и гравюра, изображающая Людовика XVII у сапожника Симона, также подаренная ему еще летом 1868 года в Париже В. П. Бегичевым, когда он особенно интересовался историей мученичества несчастного принца. Большая оттоманка да несколько дешевеньких стульев были, кажется, единственными его приобретениями на новоселье, – но вряд ли диваны с инкрустациями Буля доставляли кому-нибудь столько гордости и приятных минут обладания, как этот дешевенький хлам – Петру Ильичу»[295].
Тогда же Чайковский решился на еще один шаг с целью решения многих бытовых вопросов – он нанял слугу. Как писал Модест: «Прислугой он себе взял молодого парня, прежде служившего у Ф. Лауба, – Михаила Софронова. <…> Особенность Михайлы была привязанность к деревне, так что он не соглашался принимать никаких мест, где бы на лето нельзя было уехать домой к себе, в Клинский уезд. Петру Ильичу это, скорее, было удобно в первые годы самостоятельной жизни, но потом, когда у него явилась потребность иметь постоянного слугу, Михайло на летнее время дал ему своего младшего брата, Алексея, который мало-помалу совсем заменил старшего и играл большую роль в жизни Петра Ильича»[296]. Михаил прослужил у Чайковского порядка шести лет, Алеша же был с композитором до конца его жизни.
Обретя самостоятельное жилье и независимость в быту, Чайковский стал приглашать и принимать гостей. Особенно часто он проводил время с Кашкиным и Клименко. Зазывая последнего на один из таких вечеров, Петр отправил ему следующее приглашение:
«Мы хотим сегодня вечером поиграть с Кашкиным в 4 руки, но под непременным условием, чтобы и ты был. Отвечай немедленно, можешь ли быть и как рано? Я полагаю часов в восемь. Игра будет у меня.
Как только кончится игра,
Подастся свежая икра,
А к ней очищенная водка
И даже (может быть) селедка»[297].
Письмо остроумно подписано: «Петр Великий».
Траты Чайковского, конечно, увеличились, но увеличились и заработки. Оплата преподавания в консерватории стала выше, также он начал получать доход с исполнения и издания своих сочинений. Появился еще один источник дохода – Чайковский стал работать в качестве критика для «Русских ведомостей» вместо Лароша, который перебрался в Петербург.
Политехническая выставка и новая симфония
С конца декабря 1871 года Чайковский уехал за рубеж – три недели провел в Ницце на Лазурном Берегу:
«В Ницце я нахожусь уже около недели. Чрезвычайно странно попасть из глухой русской зимы в место, где иначе, как в одном сюртуке, выйти нельзя, где растут апельсины, розы, сирень и цветут яркой зеленью деревья. Место вообще прелестное. Но что убийственно, так это светский характер жизни. Сюда стекаются на зиму со всех концов света праздные богачи, и мне стоит больших трудов, чтобы не быть увлеченным в этот вихрь. Ты знаешь, как я люблю светскость, и поэтому легко можешь себе представить, как все это мне нравится. Вообще я должен указать на весьма странный факт. Я ждал минуты выезда из Москвы с таким страстным нетерпением, что под конец лишился даже сна. Но уже в день выезда меня охватила жгучая тоска, которая не покидала меня ни на минуту в течение всего путешествия и которая не оставляет меня даже и теперь среди этих чудес природы. Разумеется, бывают минуты приятные, особенно когда утром под лучами палящего, но не мучительного солнца сидишь утром у самого моря один. Но и эти приятные минуты не лишены оттенка меланхолического. Что же из всего этого следует? Что наступила старость, когда уже ничто не радует. Живешь воспоминаниями или надеждами. Но на что надеяться?»[298]
Здесь Петр получает известие о новом и очень серьезном заказе.
С 30 мая по 1 сентября в Москве должна была пройти Политехническая выставка, на которой планировалось представить промышленные, сельскохозяйственные, военные, научно-технические и культурные достижения Российской империи. Событие было приурочено к двухсотлетию Петра Великого.
Заведовать ее музыкальной частью сначала пригласили Николая Рубинштейна, но тот потом отказался, так как его план не был принят московскими властями из-за дороговизны. Его сменил Карл Юльевич Давыдов – известный композитор, виолончелист и дирижер, среди членов музыкальной комиссии были Ларош, Римский-Корсаков и директор Санкт-Петербургской консерватории Михаил Павлович Азанчевский. Комиссия заказала Чайковскому написать кантату на текст, специально написанный для этого случая поэтом Яковом Петровичем Полонским.
О деталях Ларош писал Чайковскому 7 января 1872 года:
«В неизвестности, застанет ли Вас это письмо в Ницце, не посылаю Вам текста кантаты: боюсь, что пропадет. Кантата, сказать правду, самая антимузыкальная, но ведь, во-первых, это для Вас выставочная работа, а не Бог знает какое вдохновенное творчество; во-вторых, теперь уже поздно написать другую; в-третьих, Вы, я знаю, не захотите быть пифией, вещающей бессознательно, а цеховым музыкантом, как Моцарт, как Шуман, и сумеете написать все, что нужно, даже и при некоторых недостатках текста. На сокращение его как Я. П. Полонский, так и К. Давыдов дают полное согласие. Полонский только желает, чтобы на концертной программе, во всяком случае, был напечатан полный текст, а не сокращенный композитором, так как “он дорожит мыслью” и ее постепенным развитием, которые находит в своем произведении. Прибавлю еще, что, по-моему, в отдельных местах кантаты заключаются отличные картины, коими очень может воспользоваться музыкант с живым и впечатлительным воображением. На 750 р. Давыдов совершенно согласен. Аккуратная выплата денег Полонскому поручится Вам за то, что эти деньги не “фим”, как говорил военный министр Сухозанет. Очень бы хорошо было, если бы Ваше высокоблагородие написали вещь щегольскую в техническом отношении (так как на выставке и на вступительном концерте, где мы думаем дать кантату, будет, вероятно, много иностранцев, перед коими не мешает показать, что у нас не одни только “reizende National-Melodien”, но и серьезное умение); Давыдов советует, чтобы трудности, если таковые представятся, были, по возможности, в оркестре, а не в хоре, так как на московский хор – впрочем, Вы сами знаете, какая на этот хор может быть надежда»[299].
Кантата была исполнена в Москве на Троицком мосту в день открытия выставки 31 мая 1872 года. Чайковский присутствовал, но «слушал кантату снизу», из Александровского сада, «наверх не пошел, ибо убоялся сделаться предметом общего любопытства»[300].
Трудно сказать, остался
