Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
Напиши мне, голубчик, откровенно, какой характер у твоей желанной – переведи ей это нежное слово – “desiree”. Участие матушек в сердечных делах ничего не значит; однако же, подумай»[261].
Отношения Чайковского с Арто можно назвать единственным сильным увлечением женщиной. Неизвестно, как далее сложилась бы его судьба, если бы их союз состоялся. Но этому не суждено было случиться. Уже в январе 1869 года в словах Чайковского появилось охлаждение: «Касательно известного тебе любовного пассажа, случившегося со мной в начале зимы, скажу тебе, что очень сомнительно, чтоб мое вступление в узы Гименея состоялось; это дело начинает несколько расстраиваться; подробности рассказывать теперь еще преждевременно; когда увидимся, может быть, расскажу»[262].
В начале 1869 года певица уехала на гастроли и через месяц вышла замуж за певца из своей труппы, испанского баритона Мариано Падилья-и-Рамоса. Узнав об этом, композитор не без иронии поделился известием с братом Модестом: «История с Арто разрешилась самым забавным образом; она в Варшаве влюбилась в баритона Падиллу, который здесь был предметом ее насмешек, – и выходит за него замуж! Какова госпожа? Нужно знать подробности наших отношений с ней, чтобы иметь понятие о том, до какой степени эта развязка смешна»[263].
Осенью Арто вновь приехала в Россию. Петр опасался новой встречи с ней, своими переживаниями делился с братом Анатолием:
«Скоро мне предстоит свидание с Арто; она здесь будет на днях, и мне наверное придется с ней встретиться, так как вслед за ее приездом начнутся репетиции “Domino noir” с моими хорами и речитативами, и мне необходимо присутствовать на этих репетициях. Эта женщина сделала мне много вреда, и я, когда увидимся, расскажу тебе, каким образом, но тем не менее меня влечет к ней какая-то необъяснимая симпатия до такой степени, что я начинаю с лихорадочным нетерпением поджидать ее приезда. Увы! Это все-таки не любовь»[264].
Чайковский присутствовал на опере «Фауст» Шарля Гуно, в котором Арто исполняла партию Маргариты. Вместе с композитором на спектакли находился Кашкин, который вспоминал: «…Мне пришлось сидеть в партере рядом с Чайковским, волновавшимся очень сильно. При появлении артистки на сцене он закрылся биноклем и не отнимал его от глаз до конца действия, но едва ли много мог рассмотреть, потому что у него самого из-под бинокля катились слезы, которых он как будто не замечал. Припоминая дальнейшие наши беседы об этом предмете, я склонен думать, что в Чайковском скорее было оскорблено самолюбие, нежели привязанность к женщине»[265].
Фантастические сюжеты и «Ромео»
Несмотря на все переживания и личные сложности, процесс творчества не останавливался, появлялись новые замыслы и их воплощения. В начале 1869 года, в то время, когда в Большом театре вот-вот должна была состояться премьера «Воеводы», Чайковский уже был увлечен новым сюжетом. Он писал Анатолию:
«Начал уже писать другую (оперу. – А. А.), не скажу, на какой сюжет, ибо хочу до некоторого времени оставить в тайне, что я ее пишу; каково будет удивление, когда узнают, что летом (я сильно надеюсь на то, что летом буду иметь возможность писать) я уж навалял пол-оперы»[266].
Таким ореолом таинственности была овеяна опера «Ундина». Сюжет будущего сочинения Петр выбрал сам. Еще бы – фантастическую историю об Ундине композитор знал с самого детства. Повесть немецкого писателя Фридриха де ла Мотт Фуке[267] в стихотворном переводе Василия Жуковского была любимым чтением в семье Чайковских. Младшую сестру композитора Александру в детстве ласково называли Ундиночкой. «Саша сделалась большая резвушка, настоящая Ундиночка, и теперь ей другого имени нет»[268], – писал Илья Петрович Чайковский 2 сентября 1844 года из Воткинского завода своей супруге. Петр Ильич до конца жизни в личной библиотеке берег семейное издание «Ундины», выпущенное в 1837 году, на титульном развороте которого до сих пор хранится засушенный кем-то из членов семьи, а возможно и самим Петром, цветок[269]. Итак, Чайковский выбрал не только сюжет, но и либретто, написанное более двадцати лет назад поэтом Владимиром Соллогубом для композитора Алексея Львова[270].
Модест Ильич писал: «Входить в сношения с другими поэтами композитор боялся: жажда приступить к работе сейчас же заставляла его опасаться, что дело затянется: он по опыту уже знал, как тормозят либреттисты. И вот, бросив поиски поэта, он стал просматривать уже готовые либретто. Радость его была очень велика, когда он нашел в собрании сочинений графа В. Соллогуба нечто совсем подходящее к его требованиям, да вдобавок еще сделанное из его любимейшей поэмы Жуковского, “Ундины”»[271].
Несмотря на загруженность Чайковского педагогической работой в консерватории и непростое эмоциональное состояние, работа над оперой шла быстро, всем этим Петр делился с братом Анатолием, уже раскрыв тайну своего замысла:
«С большим жаром принялся я за “Ундину”. Уже бо`льшая часть 1-го действия готова. К сожалению (не говори этого Папаше), мое здоровье в последнее время решительно порасстроилось; нервы раздражены до крайности, так что я подчас ослабеваю да совершенного изнеможения. На прошлой неделе я было решил даже уехать куда-нибудь до сентября на отдых, – но раздумал»[272].
В апреле Чайковский озаботился тем, чтобы его «Ундина» в будущем сезоне была поставлена, причем на этот раз в Петербурге. Получив ответ от директора Императорских театров Степана Гедеонова
