Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев
Скоро Верещагин получил от матери письменное родительское благословение на брак с немецкой девушкой. Мать требовала лишь, чтобы все было как положено по обычаю и закону — с венцом и свадебкой, и чтобы имя было дано супруге настоящее русское, православное, тогда только и можно ей будет называться по фамилии Верещагиной… Просьбу матери Василий Васильевич выполнил. Он по всем правилам вступил в брак с этой девушкой, нареченной Елизаветой Кондратьевной. Сразу же после тихой и скромной свадьбы, не тратя времени, Верещагин снова взялся за дело. Жену он оставлял в одиночестве за рукодельем, иногда отправлял ее к многочисленным родственникам, с которыми сам избегал встречаться, потому что дорожил временем. На целые дни — в будни и воскресенья — он запирался в мастерской и, пока хватало солнечного освещения, от восхода до заката трудился над большими и малыми полотнами.
На расставленных мольбертах были начаты жанровые туркестанские картины. Одна из них — «Продажа ребенка-невольника» — должна была изобличать среднеазиатских феодалов-работорговцев. Другая изображала туземную тюрьму, наполненную узниками. Начав работу над этими картинами, Верещагин вскоре отставил их на некоторое время в сторону и прикрыл ситцевой занавеской. К ним он еще успеет вернуться, а в эти дни возникла у него в голове новая тема — «Апофеоз войны». Когда-то, в далекие времена, Тимур воздвигал в честь своих побед пирамидальные памятники из человеческих черепов. Исторический факт из жизни завоевателя навеял идею картины — с одной стороны исторической, с другой — сатирической, злой и направленной против всех завоевателей времен прошедших, настоящих и будущих. В ту пору, когда художник приступил к работе над «Апофеозом войны», Франция потерпела поражение от прусской военщины. Верещагин знал события и исход этой войны — жестокой и ненужной, навязанной правительствами народам обоих государств. Под влиянием этих событий он и осуществлял свой замысел в картине «Апофеоз войны». Картина еще не была закончена, а он уже заказал для нее багет с надписью:
«Посвящается всем великим завоевателям, прошедшим, настоящим и будущим…»
Художник Коцебу, увидев набросок этой картины в мастерской Верещагина, изумленно воскликнул:
— Василий Васильевич, что это такое?!
— Это последствия всех ваших массовых батальных сцен, Александр Евстафьевич, — не то в шутку, не то всерьез ответил Верещагин.
— От такой картины у всякого зрителя пройдет мороз по коже.
— Даже у полководцев?
— И даже у полководцев — великих и малых. Черт побери, какую вы страшную штуку затеяли!.. Скажите, Василий Васильевич, я верю вам, что вы видели это голубое, яркое туркестанское небо, бродили по этим сыпучим, жгучим пескам и, наверно, видели разрушенные древние восточные селения с погибшими и засохшими деревьями. Но приходилось ли вам видеть подобные груды человеческих черепов, освещенных вечным солнцем, под которым ничто не вечно?..
— Апофеоз есть апофеоз, — сказал Верещагин знаменитому баталисту. — Я видел смерть, видел омытые дождем и высушенные солнцем черепа и кости, раскиданные по степям Средней Азии. Конечно, в наше время таких жутких памятников не сохранилось. Но разве из черепов убитых солдат в последней франко-прусской войне нельзя составить такие пирамиды?
Коцебу сел на мягкий диван, стоявший в отдалении от «Апофеоза», и задумался.
— Скажите, профессор, вам не нравится эта моя работа? — спросил Василий Васильевич.
— Дело не в том, нравится или не нравится, — глухо ответил Коцебу, не отводя удивленного взгляда от «Апофеоза». — Я думаю о другом, Василий Васильевич, — кто ваш учитель? Жером? Нет! Вы смелей и оригинальней своего бывшего учителя. Ваш учитель — это ваш свободный и смелый рассудок! Я гляжу и думаю: зритель — иногда плохой, иногда меткий ценитель наших трудов, — как он будет смотреть на мои парадные баталии после того, как увидит эту кучу черепов или увидит «Забытого»? Кому он больше поверит — мне или вам?..
— Должен поверить правде, почувствовать ее, понять и поверить.
— Да, правде. Так вот какие баталисты идут нам на смену! Не обижайтесь на меня, Василий Васильевич, думается мне, что вместе с шумным успехом вас ожидают и крупные неприятности. Имейте это в виду.
— Да, я готов их встретить, но думаю, что у меня найдутся и сторонники, заступятся за меня.
— А что это у вас? — вдруг поднялся с места Коцебу, увидев на малом мольберте выглядывавшее из-под покрывала бледное, с закрытыми глазами, окровавленное лицо. Подойдя к мольберту, он скинул с него запачканный красками платок: на полотне небольшого размера были изображены два бухарских головореза. Один из них приподнятой рукой держит за волосы отрубленную голову русского солдата, у другого в руках пестрый, с вышивками раскрытый мешок, для того чтобы прибрать солдатскую голову. Оба бухарца с холодным любопытством смотрят в лицо своей жертвы. За головы, доставленные эмиру, они получат награду — яркий ситцевый халат или широкие, полосатые, похожие на юбку, штаны.
— Цикл ваших туркестанских картин, как видно, обещает быть многочисленным и очень оригинальным, — заметил Коцебу. — Что-то скажут добрые люди о вас и вашем творчестве. А сказать обязаны…
— В этом нет сомнения, — согласился Верещагин. Главное, чтобы сам трудовой народ посмотрел мои картины. Мнение ожиревших барынь или скучающих и зевающих господ меня не интересует, ибо на стенах
