Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

На следующий день утром я сел на проходящую гондолу и направился в свой новый маленький казен, где был очень удивлен, застав Тонину, красивую дочку Лауры, пятнадцати лет, которая, покраснев, но с некоторой долей рассудительности, которой я за нею не замечал, сказала, что имеет смелость предложить мне послужить с такой же заботой, как и ее мать.

В печали, в которой я находился, я не ожидал от Лауры такого подарка, но сразу решил, что дело не может идти таким образом, как она задумала, и ее дочь не может оставаться у меня в услужении. Тем временем я ласково обратился к ней и объяснил, что уверен в ее доброй воле, но хочу поговорить с ее матерью. Я сказал, что, желая проводить весь день за различными писаниями, я буду есть поздно вечером, и еду мне надо будет приносить соответственно. Выйдя из моей комнаты, она тут же возвратилась, чтобы отдать мне письмо, сказав, что забыла дать его сразу.

— Не нужно никогда забывать, — сказал я, — потому что если бы вы еще хоть на минуту задержались бы отдать мне это письмо, могло случиться большое несчастье.

Она покраснела от стыда. Это было короткое письмо от К. К., в котором она сообщала, что ее подруга лежит в постели, и что врач монастыря находит у нее лихорадку. Она обещала мне длинное письмо на следующий день. Я провел день, приводя в порядок мою комнату, затем писал письма М. М. и моей бедной К. К. Тонина принесла светильники и, видя, что она принесла только один куверт, я велел принести второй, сказав, что она будет есть все время со мной. У меня совсем не было аппетита, но я нашел, что все хорошо, за исключением вина. Тонина обещала мне, что найдет лучше, и пошла спать во вторую комнату.

Запечатав свои письма, я пошел посмотреть, заперла ли Тонина свою комнату со стороны лестницы, и нашел ее запертой на засов. Я вздохнул, посмотрев на эту девочку, которая глубоко спала, или делала вид, что спит, и мне могла бы легко прийти в голову некая идея, но никогда в жизни не пребывал я в подобной тоске; я находил величие в том безразличии, с которым наблюдал за ней, и в уверенности, что ни она ни я ничем не рискуем.

На другой день я вызвал ее очень рано, и она вошла, полностью одетая и в очень приличном виде. Я дал ей письмо для К. К., в которое было вложено также письмо для М. М., и сказал ей отнести его своей матери и вернуться сделать мне кофе. Я сказал ей также, что буду обедать в полдень. Она сказала, что это она приготовила мне еду накануне, и если я остался доволен, она будет делать это каждый день. Сказав, что она доставит мне этим удовольствие, я дал ей еще цехин. Она сказала, что у нее еще осталось шестнадцать ливров из того, что я ей дал накануне, но когда я ответил, что дарю ей сдачу и буду каждый раз делать так же, я не мог помешать ей поцеловать мою руку десять раз. Я поостерегся отдергивать руку и обнять ее, потому что слишком легко меня охватило желание рассмеяться, и это бесчестило мое страдание. Et faveo morbo cum juvat ipse dolor[29].

Итак, день прошел, как предыдущий. Тонина отправилась спать, очень довольная, что понравилась мне в качестве служанки, и что я не повторил ей, что хочу поговорить с ее матерью. Запечатав свое письмо и опасаясь, что проснусь слишком поздно, я позвал очень тихо девочку, боясь ее разбудить, если она уже заснула; но она меня услышала и пришла выяснить, чего я хочу, одетая только в юбку поверх рубашки. Увидев лишнее, я отвел глаза. Я отдал ей, не глядя на нее, письмо, адресованное ее матери, велев ей отнести его утром, до того, как входить в мою комнату.

Она вернулась в свою постель, и, размышляя о своей слабости, я погрустнел. Я увидел, что Тонина так хороша, что, поразмыслив о той легкости, с какой она могла бы утешить мое страдание, я устыдился. Это страдание мне было дорого. Я заснул, решив сказать Лауре удалить от меня этот талисман, но назавтра не смог на это решиться. Я побоялся причинить доброй девочке самое чувствительное из оскорблений.

Глава IX

Продолжение предыдущей. М. М. поправляется. Я возвращаюсь в Венецию. Тонина меня утешает. Ослабление моей любви к М. М. Доктор Ригелини. Странное приключение с ним. Последствия этого приключения касательно М. М. Г-н Мюррей разочарован и отомщен.

В последующие дни она ложилась в постель только после того, как получала мое письмо, и я был ей признателен, потому что две недели болезнь М. М. усиливалась настолько, что утром и вечером я ожидал получить известие о ее смерти. К. К. написала мне в последний день карнавала, что у ее дорогой подруги нет сил читать мое письмо, и что завтра ее собираются соборовать. Пораженный этим известием, я не мог ни подняться из постели, ни есть. Я провел день в писаниях и в слезах, и Тонина покинула мое изголовье только в полночь, но я не мог сомкнуть глаз.

Наутро Тонина принесла мне письмо К. К., в котором та мне сообщала, что врач сказал, что М. М. может оставаться между жизнью и смертью еще пятнадцать-двадцать дней, что легкая лихорадка сохраняется, у нее сильнейшая слабость, она может принимать только бульоны, и что исповедник со своими проповедями, которые ее утомляют, лишь ускорит ее смерть. Я заливался слезами. Я мог облегчить свою боль лишь с помощью писем, и Тонина, со своим здравым смыслом, говорила, что этим я ее лишь растравляю, и что я от этого умру. Я сам видел, что страдание, постель, недостаточное питание и перо в руке целый день меня сведут с ума. Я описал свою печаль бедной девочке, которая больше и не знала, что мне сказать. Ее заботой стало осушать мои слезы. Она меня жалела.

На восьмой или десятый день поста, заверив К. К., что если М. М. умрет, я переживу ее лишь на несколько дней, я попросил ее сказать своей умирающей подруге, что для того, чтобы мне жить самому, мне надо, чтобы она дала слово позволить себя похитить, если она выздоровеет. Я сказал, что у меня есть четыре тысячи цехинов и ее бриллианты, которые стоят шесть тысяч, что составляет капитал, достаточный, чтобы дать нам средства хорошо жить по всей Европе.

К. К. написала мне на следующий день, что больную, внимательно выслушавшую чтение моего проекта, охватили спазматические приступы, и что когда они прекратились, сильная лихорадка поднялась ей в мозг таким образом, что три часа она находилась в сверхвозбужденном состоянии и несла всякую ерунду по-французски, которая скандализовала бы монашек, если бы те там присутствовали и смогли ее понять. Этот фатальный эффект моего письма вверг меня в отчаяние.

Я видел, что сам умру, если не вернусь в Венецию, потому что два письма, что я получал от К. К. утром и вечером, надрывали мне сердце дважды в день. Бред моей дорогой М. М. продолжался три дня. На четвертый К. К. мне написала, что, поспав три часа, та оказалась в состоянии думать и сказала ей написать мне, что уверена, что выздоровеет, если сможет увериться, что я выполню свой проект. Я ответил, что она не должна в этом сомневаться, тем более, что сама моя жизнь зависит от уверенности, которую она ощущает. Так, обманывая сами себя своими собственными надеждами, мы выздоравливали. Каждое письмо К. К., которое сообщало мне, что ее подруга находится на пути к выздоровлению, проливалось бальзамом мне на душу; ко мне вернулся аппетит, и я с удовольствием выслушивал наивности Антуанетты, которая заимела привычку отправляться спать, только увидев, что я заснул.