Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

В эти дни г-н Маруччи, греческий негоциант, у которого был торговый дом в Венеции, и который неожиданно забросил коммерцию, чтобы стать свободным, прибыл в Петербург, был представлен ко двору и, достаточно обаятельный с виду, стал вхож во все большие дома. Императрица его отличала, поскольку обратила на него внимание, желая поручить ему свои дела в Венеции. Он делал авансы графине де Брюс, но его соперники его не опасались; будучи богатым, он не обладал смелостью тратить, а в России скупость это грех, который женщины не прощают.

В эти дни я ездил в Царское Село, Петергоф, Ораниенбаум и в Кронштадт; следует все осматривать, когда куда-то приезжаешь, и хочешь затем сказать, что там был. Я писал на многие темы, чтобы попытаться поступить на гражданскую службу, и представлял свои труды для обозрения императрице, но мои старания оказались бесполезны. В России идут в гору только те люди, которых специально приглашают приехать. Не ценятся те, кто приезжает туда по собственной воле. Может быть, в этом есть смысл.

Глава VII

Я вижу царицу. Мои встречи с этой великой самодержицей. Ла Вальвиль. Я покидаю Заиру. Мой отъезд из Петербурга и прибытие в Варшаву. Князья Чарторыжский и Сулковский. Король Польши, Станислав Понятовский, названный Станислав-Август I. Театральные интриги. Браницкий.

Я думал ехать в начале осени, и г-н Панин, так же как и г-н Алсуфьев говорили мне все время, что я не должен уезжать, не имея возможности сказать, что я говорил с императрицей. Я отвечал им, что и сам огорчен этим, но не найдя никого, кто хотел бы меня представить, я могу только жаловаться на свою плохую участь.

Наконец, г-н Панин сказал мне как-то пойти прогуляться рано утром в Летний сад, где она часто бывает, и где, случайно встретив меня, она, вполне вероятно, заговорит со мной. Я намекнул, что хотел бы встретить Е.И.В. в тот день, когда он будет с ней. Он назвал мне день, и я так и сделал.

Я осматривал статуи, окаймляющие аллеи, которые были из плохого камня и очень плохо сделаны, которые, однако, получались комичными по отношению к имени, которое было выгравировано у них внизу. Плачущая статуя являла читателю надписи имя Демокрита, другая, смеющаяся — Гераклита, старик с длинной бородой назывался Сафо, а старая женщина с поврежденным горлом была Авиценна. Они все были в таком же духе. В этот момент я увидел на середине аллеи государыню, которая приближалась, предшествуемая графом Григорием Орловым и сопровождаемая двумя дамами. Граф Панин шел слева от нее, и она с ним разговаривала. Я отошел к изгороди, чтобы дать ей пройти, и когда она оказалась у калитки, она спросила у меня со смеющимся видом, не заинтересовала ли меня красота этих статуй; я ответил, следуя за ней, что я полагаю, что их поставили там, чтобы обманывать дураков или чтобы рассмешить тех, кто немного знает историю.

— Все, что я знаю, — ответила она, — это, что обманули мою добрую тетушку, которая, впрочем, старалась не углубляться в эти мелкие обманы; но я надеюсь, что все, что вы видите здесь у нас, не показалось вам столь же смешным, как эти статуи.

Я пренебрег бы правдой и вежливостью, если бы на это объяснение дамы такого калибра не постарался объяснить ей, что в России то, что вызывает смех, — ничто по сравнении с тем, что вызывает восхищение, и затем употребил почти час на все то, что я нашел замечательного в Петербурге во всех областях.

Беседа меня увлекла, я говорил о короле Пруссии, воздавая ему хвалы, но был вынужден с уважением отнестись к привычке этого монарха никогда не позволять, чтобы персона, отвечающая на заданный вопрос, договаривала до конца свой ответ. Она же с грациозной улыбкой расспросила меня о беседах, которые я вел с ним, и я рассказал ей все. Она имела доброту сказать мне, что никогда не видела меня на куртагах. Эти куртаги, это концерты инструментальной и вокальной музыки, которые она устраивает в своем дворце каждое воскресенье после обеда, куда могут приходить все. Она там прогуливается и обращается там к тем, кому желает оказать эту честь. Я сказал ей, что я был там только один раз, имея несчастье не любить музыку. Она на это сказала, смеясь и гладя на г-на Панина, что она знает еще одного, у кого такое же несчастье. Это она сама. Она кончила слушать меня, чтобы заговорить с г-ном Бецким, который подошел, и г-н Панин отошел от нее, я также вышел из сада, очарованный честью, которую мне оказали. Эта принцесса, среднего роста, но хорошо сложенная и с величественной осанкой, обладала искусством внушать к себе любовь всех тех, кого считала заслуживающими внимания. Не будучи красавицей, она нравилась всем своей ласковостью, своим радушием и своим умом, которым она очень хорошо пользовалась, чтобы казаться лишенной всяческих претензий. Если в действительности они у нее и были, ее скромность была героическая, потому что она имела на них полное право.

Несколько дней спустя г-н Панин сказал мне, что императрица дважды спрашивала у него обо мне, и что он уверен, что я ей понравился. Он советовал мне ловить случаи встретиться с ней, и заверил, что, оценив меня, она будет передавать мне приглашение подойти всякий раз, когда где-нибудь увидит, и если у меня есть желание поступить на службу, она сможет подумать обо мне.

Несмотря на то, что я сам не знал, в каком амплуа я мог бы пригодиться в этой стране, которую, к тому же, не любил, я, однако, постарался узнать, что могло бы мне облегчить какой-то доступ к ее двору. С этой целью я ходил в сад каждое утро. Вот в деталях вторая беседа, которую я провел с ней. Завидев меня вдалеке, она велела сказать мне через молодого офицера, чтобы я приблизился.

Поскольку повсюду говорили о том, что в Карусели плохая погода мешает устройству зрелищ, она спросила у меня, просто чтобы что-то спросить, можно ли устраивать спектакли такого рода в Венеции, и я ответил, рассказав, помимо этого, о множество вещей: о спектаклях, которые нельзя там давать, и о тех, которые там даются, и которые, впрочем, не могут там дать, что ее позабавило, и я сказал ей в этой связи, что климат моей родины более счастливый, чем в России, так что хорошие дни бывают там постоянно, в то время как в Петербурге они столь редки, несмотря на то, что год здесь для иностранцев моложе, чем везде.

Это правда, сказала она, потому что у нас он на одиннадцать дней старше.

— Разве не будет проведена операция, — продолжал я ей говорить, — достойная Вашего Величества, — приспособить грегорианский календарь? Все протестанты приняли его, и Англия также, четырнадцать лет назад, отбросив одиннадцать последних дней от февраля, и она заработала уже несколько миллионов. При этом общем соглашении Европа удивляется, что старый стиль существует еще здесь, где самодержец — явный повелитель своей церкви, и где есть академия наук. Полагают, мадам, что бессмертный Петр, который приказал, чтобы год начинался с первого января, распорядился бы также и об отмене старого стиля, если бы не считал своим долгом согласовываться с Англией, которая оживляла тогда всю торговлю вашей обширной империи.