Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Вольтер этими днями отправил императрице свою «Философию истории», написанную для нее и посвященную ей, с Посвящением в шесть строк. Месяц спустя все издание из 3 000 томов этого труда прибыло по воде и полностью исчезло в неделю. Все русские, умеющие читать по-французски, имели эту книгу в своем кармане. Вождями вольтерьянцев были два сеньора, люди большого ума: Строганов и Шувалов. Я видел стихи первого из них, столь же прекрасные, как у его идола, и двадцать лет спустя превосходный дифирамб второго; но сюжетом в нем была смерть Вольтера, что кажется мне слишком странным, поскольку поэзия такого жанра не может применяться на грустный сюжет. Образованные русские того времени, благородного сословия и военные, знали, читали, ценили только Вольтера и полагали, прочитав все, что Вольтер опубликовал, что стали такими же учеными, как и их апостол; я говорил, что им следует читать книги, из которых Вольтер черпает свою ученость, которые им следует, возможно, читать сначала. «Воздержимся, — говорил мне один ученый в Риме, — спорить с человеком, который прочел только одну книгу». Таковы были русские в то время; но мне говорят, и я этому верю, что сегодня они глубже. Я знал в Дрездене князя Белосельского, который, побыв послом в Турине, вернулся в Россию. Этот князь задумал геометризировать человеческий разум; он анализировал метафизику: его небольшой труд классифицировал душу и разум; чем больше я его читал, тем больше он казался мне превосходным. Жаль, что атеист может этим злоупотребить.

Но вот черта князя Панина, воспитателя Павла Петровича, предполагаемого наследника империи, — он настолько был послушен ему, что, будучи в опере, он осмеливался хлопать в ладоши при арии Люини лишь после того, как тот ему давал на это позволение.

Когда появился курьер, принесший весть о внезапной смерти Франциска первого, римского императора, императрица была в Красном Селе, граф министр был в Петербурге во дворце вместе со своим августейшим воспитанником, которому в то время было одиннадцать лет. Курьер явился в полдень и передал депешу министру, который был внизу в кругу приближенных, в числе которых был я. Павел Петрович был справа от него. Он распечатал, прочитал про себя, затем сказал, ни к кому не обращаясь:

— Вот, важная новость. Римский император внезапно умер. Глубокий траур будет при дворе, и у Вашего Высочества (сказал он князю и посмотрел на него) он продлится на три месяца дольше, чем у императрицы.

— Почему же у меня он продлится дольше?

— Потому что, в качестве герцога Хольстейна, Вашему Высочеству принадлежит сиденье на имперском сейме, привилегия, добавил он (обратив взгляд ко всем присутствующим), которой Петр Первый столь желал и не мог получить. Я заметил внимание, с которым Великий герцог слушал своего ментора, и с каким старанием он скрывал радость, что он чувствовал. Этот способ обучать мне очень понравился. Предлагать идеи юной душе и давать свободу в них разобраться. Я в этом воздаю хвалы принцу Лобковиц, который был там и который возвысился в моих размышлениях. Этот принц Лобковиц порождал общую любовь; его предпочитали его предшественнику Эстерхази, и этим многое сказано, так как тот мог вызывать и дождь, и хорошую погоду [16]. Веселость, радушие принца Лобковиц оживляли всякую компанию, где он появлялся. Он ухаживал за графиней де Брюс, которая была первой красавицей, и никто не думал, что он в этом несчастлив.

Как-то давали большой смотр инфантерии в двенадцати или четырнадцати верстах от Петербурга; там были императрица и все дамы двора, и первые фавориты; В двух-трех деревнях, соседних с этим местом, были дома, но в таком малом количестве, что было трудно всех разместить; но, тем не менее, я захотел там быть, чтобы порадовать также и Заиру, которой лестно было показаться вместе со мной. Праздник должен был длиться три дня, там были фейерверки, устроенные Мелиссино, мина, которая должна была взрвать форт, и некоторое количество военных эволюций на широкой равнине, которые должны были представить собой очень интересный спектакль. Я явился туда в своем шлафсвагене[17] вместе с Заирой, не сомневаясь в том, что буду иметь помещение, хорошее или дурное, в котором я нуждался. Это было время солнцестояния, ночи не было.

Мы прибыли в восемь часов утра в то место, где в первый день должны были происходить маневры, которые должны были продлиться до полудня, и затем мы остановились у кабака и заказали принести еду в экипаж, потому что дом был настолько полон, что мы не смогли там поместиться. После обеда мой кучер пошел всюду искать пристанища, но ничего не нашел. Я над этим посмеялся и, не желая возвращаться в Петербург, решил расположиться в своем экипаже. Я так провел все три дня, и это сочли превосходным все те, что много потратили, но нашли себе лишь очень дурное пристанище. Мелиссино мне сказал, что императрица нашла мою уловку очень разумной. Мой дом такого рода был передвижным, и я помещался в нем в самых надежных и удобных условиях, в тех местах, куда приходилось перемещаться. Мой экипаж, кроме того, всегда был наготове, чтобы в нем превосходно устроиться с любовницей, потому что это был дормез. У меня единственного на этом зрелище был такой экипаж; мне делали визиты, и Заира блистала, принимая гостей на русском языке, которого я, к сожалению, не понимал. Руссо, великий Ж.-Ж.Руссо высказался как-то, что русский язык — это жаргон греческого. Такая оплошность не кажется соответствующей этому редкому гению, но все же это случилось.

В эти три дня я много беседовал с графом Тот, братом того, который сейчас посланник в Константинополе, которого называют бароном. Мы были знакомы в Париже, затем в Гааге, где я имел счастье оказаться ему полезным. Он теперь жил вне Франции, чтобы избежать дел, которые бы у него случились с его товарищами офицерами по поводу произошедшего в битве при Миндене. Он прибыл в Петербург вместе с м-м де Салтыков, с которой познакомился в Париже и в которую был влюблен. Он жил у нее, он являлся ко двору и принят там был всеми. Он был очень весел, обладал изощренным умом и был к тому же красивым мальчиком. Два или три месяца спустя он получил приказ императрицы покинуть Петербург, когда началась война против турок из-за проблем в Польше. Говорили, что он поддерживал эпистолярные отношения со своим братом, который работал тогда на Дарданеллах, чтобы помешать прохождению русского флота, которым командовал Алексей Орлов. Я не знаю, что с ним стало после его отъезда из России.

Он очень меня выручил в Петербурге, одолжив пять сотен рублей, которые я так и не смог найти случая ему отдать, но я ведь еще не умер.