Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Первой новостью, что я нашел при дворе, был указ о возведении большого собора на Морской, напротив апартаментов, где я обитал, который должен был быть посвящен Господу. Архитектором императрица выбрала Ринальди. Этот философ сказал ей, что ему нужно знать, какую эмблему он поместит вверху портала собора, и она ответила, что он должен обойтись без всякой эмблемы, написав только большими буквами слово Господь, какими буквами он хочет.

— Я сделаю треугольник.

— Никакого треугольника, «Господь», и все.

Другой новостью было бегство Бомбака, которого нашли в Миттаве, где он полагал себя в безопасности; но г-н де Симолин его арестовал. Этот бедный сумасшедший находился под арестом и его случай был тяжелый, потому что это было дезертирство. Ему, однако, явили милость, отправив в гарнизон на Камчатке. Кревкёр и его любовница были в отъезде вместе с деньгами, флорентийский авантюрист по имени Билоти также сбежал, прихватив у Папанелопуло 18 тысяч рублей; но некий Борис, душой преданный Папанелопуло, также схватил его в Миттау и отвез в Петербург, где он находился в тюрьме. В эти дни прибыл принц Карл Курляндский, и он меня заранее известил об этом. Я нанес ему визит в доме, где он жил, и который принадлежал г-ну Демидову, который, владея железными рудниками, вздумал построить этот дом весь из железа. Стены, лестницы, двери, пол, потолок, перегородки, крыша — все было из железа, за исключением мебели. Он не боялся пожара. Принц поменялся с ним любовницей, которая всегда была в плохом настроении, чего он не мог более терпеть, потому что она была действительно невыносима, и его можно было пожалеть, потому что он не мог придумать ничего другого, как дать ей мужа, а такого мужа, как ей хотелось, не находилось. Я нанес ему визит, но она так меня утомила, жалуясь на принца, что я туда больше не возвращался. Когда этот принц приходил меня повидать и видел Заиру, и когда он думал, какими малыми средствами я стал счастлив, он понял, как любой разумный мужчина, который нуждается в любви, должен держать наложницу; но склонившись, даже в блестящем положении, глупый мужчина портит все, и у него делается горьким все сладкое. Меня считали счастливым, мне нравилось им казаться, но я им не был. Начиная с моего бегства из Пьомби я был подвержен внутренним геморроидальным болезням, которые досаждали мне три или четыре раза в год, но в Петербурге это стало серьезным. Невыносимая и периодическая боль в прямой кишке каждый день делала меня грустным и несчастным. Восьмидесятилетний врач Сенапеос, извещенный мной, преподнес мне грустную новость, что у меня есть неполная фистула, называемая кривым синусом, который образовался у меня в прямой кишке. Нет никакого средства, кроме жестокого скальпеля. Мне следовало, согласно его мнению, не теряя времени подвергнуться операции. Прежде всего следовало определить высоту местоположения, и с этой целью он пришел ко мне на следующий день после этого заключения с хорошим хирургом, который обследовал мне кишечник, введя в мой анус тампон из корпии, смоченный маслом; достав его наружу, он понял высоту и размер, рассмотрев место тампона, где образовалось маленькое пятно жидкости от отверстия фистулы. Маленькая дыра в моем синусе, сказал мне хирург, отстоит от сфинктера на два дюйма; основание синуса может быть очень обширным; моя боль происходит оттого, что едкая лимфа, которая наполняет синус, разъедает стенки, чтобы открыть себе выход, который при этом сделает мою фистулу полной и операция станет более легкой. После того, как природа проделает это отверстие, — сказал он мне, — я буду избавлен от боли, но в гораздо более неприятном положении из-за непрерывного истечения гноя, который у меня будет образовываться в этой части тела. Он советовал мне набраться терпения и ожидать этого блага от природы. Он сказал мне, думая, что мне сочувствует, что полная фистула в анусе — заболевание, очень распространенное во всей провинции, где пьют превосходную воду из Невы, которая имеет свойство очищать организм, заставляя дурные соки выйти из него. По этому поводу поздравляют на Руси всех, кто страдает геморроями. Эта неполная фистула, заставляя меня соблюдать режим, возможно, делает меня здоровым. Полковник артиллерии Мелиссино пригласил меня на зрелище в трех верстах от Петербурга, где генерал-аншеф Алексей Орлов должен дать угощенье основным приглашенным на восьмидесяти кувертах. Там должны были состояться испытания пушки, которая должна была делать двадцать выстрелов в минуту. Я прибыл туда вместе с принцем Курляндским и любовался там действительно происходящим событием. Полевая пушка, обслуживаемая шестью артиллеристами и заряжаемая ими двадцать раз в минуту, стреляла в таком темпе в неприятеля. Я наблюдал это с секундомером в руке. За три секунды пушка была в одну секунду очищена, в одну — заряжена и в одну — выстрелила.

За большим столом я оказался рядом с секретарем посольства Франции, который, желая пить по-русски и полагая, что венгерское вино похоже на легкое шампанское, пил так удачно, что, выходя из-за стола, не мог держаться на ногах. Граф Орлов ему помог, заставив пить еще, до того, что того вырвало, и его отнесли спать.

В веселье этого пиршества я вкусил образчиков мысли этой страны. Fecundi calices quem non fecere disertum[14] Поскольку я не понимал по-русски, г-н Зиновьев, который был рядом со мной, объяснял мне все остроты сотрапезников, после которых раздавались аплодисменты. Блистали, со стаканом в руке, провозглашая здоровье кому-то, кто в свою очередь должен был блеснуть в ответ.

Мелиссино поднялся, держа в руке большой бокал венгерского. Все замолчали, чтобы услышать, что он будет говорить. Он пожелал здоровья своему генералу Орлову, который сидел напротив него на другом конце стола. Вот что он ему сказал:

— Умри в тот день, когда ты сочтешь себя богатым.

Аплодисменты были всеобщими. Воздавали хвалы великой щедрости г-на Орлова. Можно было критиковать его, но в шумной компании об этом не могло быть и речи. Ответ Орлова показался мне более умным и более благородным, хотя и также тартарическим, потому что там тоже упоминался вопрос смерти. Также поднявшись, держа в руке большой бокал, он сказал:

— Ne puisses-tu mourir, que par mes mains.[15]

Аплодисменты были гораздо более сильными.

Дух русских энергичный и поражающий. Они не заботятся ни о рисовке, ни о ловкости; они напрямую движутся к цели.

Вольтер этими днями отправил императрице свою «Философию истории», написанную для нее и посвященную ей, с Посвящением в шесть строк. Месяц спустя все издание из 3 000 томов этого труда прибыло по воде и полностью исчезло в неделю. Все русские, умеющие читать по-французски, имели эту книгу в своем кармане. Вождями вольтерьянцев были два сеньора, люди большого ума: Строганов и Шувалов. Я видел стихи первого из них, столь же прекрасные, как у его идола, и двадцать лет спустя превосходный дифирамб второго; но сюжетом в нем была смерть Вольтера, что кажется мне слишком странным, поскольку поэзия такого жанра не может применяться на грустный сюжет. Образованные русские того времени, благородного сословия и военные, знали, читали, ценили только Вольтера и полагали, прочитав все, что Вольтер опубликовал, что стали такими же учеными, как и их апостол; я говорил, что им следует читать книги, из которых Вольтер черпает свою ученость, которые им следует, возможно, читать сначала. «Воздержимся, — говорил мне один ученый в Риме, — спорить с человеком, который прочел только одну книгу». Таковы были русские в то время; но мне говорят, и я этому верю, что сегодня они глубже. Я знал в Дрездене князя Белосельского, который, побыв послом в Турине, вернулся в Россию. Этот князь задумал геометризировать человеческий разум; он анализировал метафизику: его небольшой труд классифицировал душу и разум; чем больше я его читал, тем больше он казался мне превосходным. Жаль, что атеист может этим злоупотребить.