Елена Обоймина - Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой
– Когда я была девочкой, – говорила она, – я убегала из дому и долго, до поздней ночи, бродила над морем. У нас в Анапе высокие откосы, густая трава, внизу скалы и прибой. Вы знаете наше Черноморское побережье? Как я его люблю! Осенью задует норд-ост, рвет волосы, свистит в ушах. Хорошо! Я и теперь больше всего люблю ветер. Помните, у Блока:
Ветер, ветер
На всем божьем свете…
Мать Мария задумчиво замолчала…
Долгие скитания Скобцовых завершились в самом начале 1924 года, когда семья перебралась в Париж. Франция встретила беженцев несколько приветливее, чем предыдущие страны, хотя это обстоятельство не означало конца их бедственного положения: ни благополучия, ни достатка это не прибавило. Скобцовы влились в десятки тысяч русских эмигрантов – часто голодных, без права на работу, без специальности, наводнивших в те годы Францию и Германию. Приходилось как-то выживать, чтобы кормить детей и уже немолодую Софью Борисовну.
Во Франции социальная защита и помощь неимущим, а тем более эмигрантам, только-только начинали обретать конкретные очертания. Правда, существовало страховое обеспечение по болезням, но его могли позволить себе люди работающие и откладывающие деньги на «черный день». Безработные, люди без дипломов и профессий не могли рассчитывать на социальную помощь от государства. Представители первой русской эмиграции могли занять место только среди наименее квалифицированной части пролетариата, что и произошло почти со всеми слоями русского общества. Более того, по сравнению с французским рабочим русский эмигрант никогда не был уверен в завтрашнем дне: при малейшем промышленном кризисе предприятия он увольнялся в числе первых. Разумеется, многие из русских эмигрантов первой волны все-таки обладали специальностями и общественно-политическим положением в России, но все это, к сожалению, не переносилось автоматически на Запад. Приходилось все начинать с нуля, проходя через унижения и нищету.
Даниил Ермолаевич Скобцов не проявил оригинальности в выборе профессии: он выучился водить автомобиль и стал шофером такси. Зато таким образом для семьи был обеспечен регулярный доход – от 40 до 50 франков в день.
Его жена тоже не бездействовала. Зарабатывая на жизнь благодаря своим умелым и ловким рукам, она навсегда испортила и без того близорукие глаза, выполняя заказы по шитью и изготовлению кукол. Занималась и техникой росписи по ткани, но этим делом оказалось «охвачено» в то время много русских дам, которые, как и Елизавета Юрьевна, обладали художественными способностями и сильно нуждались на чужбине. Затем появилась возможность получать заказы на вышивки и разнообразное рукоделие. Правда, плата за кропотливый труд была совсем мизерной. А главное, после большого переутомления в этот сложный период Елизавета Юрьевна уже практически никогда не могла обходиться без очков.
Т. П. Милютина, жившая в Париже в 1930–1933 годах, вспоминала о художественном даре Елизаветы Скобцовой. Среди других русских девушек она отдыхала летом в 1931 году в молодежном лагере «Русского студенческого христианского движения» на побережье Бискайского залива неподалеку от Бордо. На отдыхе к ним присоединилась Елизавета Юрьевна. По лагерному распорядку утром девушки отправлялись на пляж, а после обеда, в тихий час, часто просили Елизавету Юрьевну побеседовать с ними. Даже самые легкомысленные и равнодушные не могли не слушать ее: она всегда говорила со страстным напором, убежденно и искренне. Такие беседы проводились на живописной лужайке, окруженной цветущим вереском и соснами. Под лучами ласкового солнца девушки вязали, а Елизавета Юрьевна вела беседу и вышивала:...Это вышивание было необычайно и очень нас занимало. Между кружками пяльцев натягивалась плотная простая материя, на которой ровным счетом ничего не было нарисовано. А Елизавета Юрьевна рисовала прекрасно! На этой поверхности появлялись причудливые рыбы: горбились их спины, сверкала чешуя, извивались хвосты. Елизавета Юрьевна знала стелющиеся швы старинного иконного шитья, и нитки, подобранные ею, были необычных, перекликающихся тонов. На эти рыбы ложилась тонкая сеть, к ним протягивались руки, над ними возникали согнувшиеся, с изумленными лицами фигуры рыбаков-апостолов. Так к концу нашего месячного отдыха Елизаветой Юрьевной была вышита икона на тему Евангелия о ловле рыбы.
Звучали здесь и ее рассказы о Блоке. Девушки слушали Елизавету Юрьевну, затаив дыхание, интуитивно совершенно точно определив: речь идет о глубоком и затаенном чувстве. Об этом они и сказали своей собеседнице:
...…она попросту была влюблена в Блока. Елизавета Юрьевна помолчала, а потом ответила, что в те времена не было ни одной думающей девушки в России, которая не была бы влюблена в Блока.
«Никто из нас тогда не знал, – добавляла Т. П. Милютина, – что чувство это было неизмеримо больше и сложнее влюбленности и прошло через всю жизнь…»
В 1920 – 1930-х годах во Франции русские казаки-эмигранты создавали множество различных союзов, объединений, «станиц», стремясь сохранить вдали от родины свои веру, культуру и язык. Они издавали журналы, организовывали кружки, и не только литературные. Во французской столице в то время выходило несколько ежедневных русских газет, зарождались партии («Евразийцы», «Младороссы»), открывались русские гимназии, кадетский и казачий корпуса, где молодежь воспитывалась в духе прежних русских традиций. Во множестве русских ресторанов, кабаре, театров устраивались концерты, на которых блистали имена русских знаменитостей. И что совершенно естественно, были открыты первые русские православные приходы. При каждом из них действовала воскресная школа.
Даниил Ермолаевич, как всегда, не оставался в стороне и от общественных дел. В разное время он входил в «Объединенный комитет казаков», в «Совет казаков Дона, Кубани, Терека», возглавлял кассу взаимопомощи и так далее, всюду отстаивая и защищая интересы казачества. Елизавета Юрьевна вместе с мужем принимала деятельное участие в казачьих мероприятиях, рассказывала о них на страницах эмигрантских газет.
Скобцов, как и многие другие общественные деятели эмиграции, пытался осмыслить события Октябрьской революции и Гражданской войны. Но главный вопрос интересовал его особенно: надолго ли закрепилась в России власть большевиков? На него Даниил Ермолаевич не находил ответа…
В январе 1923 года власти Страны Советов выслали из России большую группу интеллигенции. Среди них оказался и Николай Бердяев. С 1925 года он возглавил в Парижском православном богословском институте кафедру догматического богословия. Елизавета Юрьевна стала вольнослушательницей этого института. Ей навсегда остались близки идеи ее друзей по духу – отца Сергия Булгакова и Николая Бердяева, с которым она была знакома давно – со времен ивановской «Башни». Оба философа в юности прошли через марксизм, и обращение к христианским ценностям в те годы произошло для них плавно и абсолютно закономерно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
