Елена Обоймина - Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой

Елена Обоймина

Свет земной любви. История жизни матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой

Эпоха, когда человечество стоит у подножия Креста, эпоха, когда человечество дышит страданиями и когда в каждой человеческой душе образ Божий унижен, задушен, оплеван и распят, – это ли не христианская эпоха!

Мать Мария

Глава 1 Судьбоносная встреча

В январе 1908 года гимназистка Лиза Пиленко оказалась вместе с двоюродной сестрой на одном из входивших в моду вечеров поэзии – на литературном вечере в Измайловском реальном училище. Петербургские декаденты, в основном длинноволосые юнцы, читали здесь свои произведения. До этого времени Лиза, которая и сама писала стихи, практически не знала современных поэтов, и вот теперь впервые услышала их «живое» чтение. Но все, что звучало в зале, было малоинтересно, не задевало ее сердца. И вдруг…

Много лет спустя она вспоминала, вновь переживая тот важный для нее вечер:

Очень прямой, немного надменный. Голос медленный, усталый, металлический. Темно-медные волосы, лицо не современное, а будто со средневекового надгробного памятника, из камня высеченное, красивое и неподвижное. Читает стихи, очевидно новые…

И каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне?),

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль…

Эти стихи потрясли Лизу, неожиданно перевернули ее душу своей пронзительностью, непохожестью ни на что предыдущее, услышанное только что. Запоминающийся облик их автора, конечно, лишь усиливал произведенное впечатление.

Человек с таким далеким, безразличным, красивым лицом – это совсем не то, что другие. Передо мной что-то небывалое, головой выше всего, что я знаю. Что-то отмеченное… В стихах много тоски, безнадежности, много голосов страшного Петербурга, рыжий туман, городское удушье. Они не вне меня, они поют во мне самой, они как бы мои стихи. Я уже знаю, что ОН владеет тайной, около которой я брожу, с которой почти уже сталкивалась столько раз во время своих скитаний по островам этого города.

Лиза не без удивления спросила кузину:

– Посмотри в программе: кто это?

– Александр Блок, – ответила та.

Имя это тогда еще ничего не говорило юной гимназистке. На следующий день кто-то из одноклассниц разыскал для нее томик стихов Блока. Прочитанный на едином дыхании, он был запомнен Лизой наизусть. Навсегда! Но боже мой – неужели существует на свете кто-то счастливый, кто каждый день смотрит в это прекрасное, такое холодное и такое родное лицо?…

Лиза не находила себе места и в конце концов решила «с ним поговорить». О чем? Конечно, о смысле жизни! В своем огромном нахлынувшем чувстве она не признавалась даже самой себе. Девушка разыскала адрес поэта: Галерная, 41, квартира 4. Квартира находилась в старинном доме Дервиза, стоявшем совсем рядом с Невой.

Александра Александровича не было дома, и Лиза пришла вторично. Вновь неудача! Повезло ей лишь в третий раз: настойчивую визитершу впустили дожидаться хозяина. Она терпеливо ожидала Блока в небольшой комнате с огромным портретом Дмитрия Менделеева, с образцовым порядком во всем и пустым письменным столом. Лиза подумала, что оказалась в жилище химика, а не поэта. И вот появился он:

…в черной широкой блузе с отложным воротником, совсем такой, как на известном портрете. Очень тихий, очень застенчивый.

Я не знаю, с чего начать. Он ждет, не спрашивает, зачем пришла. Мне мучительно стыдно, кажется всего стыднее, что в конце концов я еще девчонка, и он может принять меня не всерьез. Мне скоро будет пятнадцать, а он уже взрослый – ему, наверное, двадцать пять.

Лиза ошиблась ненамного: на момент их первой встречи Блоку было 27. А ей самой – уже 16.

Довольно крупная для своих лет, по утверждениям современников, с простоватым, но не лишенным приятности лицом, с глазами-вишенками, она, скорее всего, вовсе не походила на романтическую влюбленную гимназистку. Впрочем, в ее разговоре с поэтом, если верить воспоминаниям, не было и намека на любовь:

– Петербурга не люблю, рыжий туман ненавижу, не могу справиться с этой осенью, знаю, что в мире тоска, брожу по островам часами и почти наверное знаю, что Бога нет…

Он спрашивает, отчего я именно к нему пришла. Говорю о его стихах, о том, как они просто вошли в мою кровь и плоть, о том, что мне кажется, что у него ключ от тайны, прошу помочь. Он внимателен, почтителен и серьезен, он все понимает, совсем не поучает и, кажется, не замечает, что я не взрослая.

‹…›

Мы долго говорим. За окном уже темно. Вырисовываются окна других квартир. Он не зажигает света. Мне хорошо, я дома, хотя многого не могу понять. Я чувствую, что около меня большой человек, что он мучается больше, чем я, что ему еще тоскливее, что бессмыслица не убита, не уничтожена. Меня поражает его особая внимательность, какая-то нежная бережность. Мне этого БОЛЬШОГО ЧЕЛОВЕКА ужасно жалко. Я начинаю его осторожно утешать, утешая и себя одновременно.

Странное чувство. Уходя с Галерной, я оставила часть души там. Это не полудетская влюбленность. На сердце скорее материнская встревоженность и забота. А наряду с этим сердцу легко и радостно. Хорошо, когда в мире есть такая большая тоска, большая жизнь, большое внимание, большая, обнаженная, зрячая душа.

Через неделю Лиза получила ярко-синий конверт. Можно представить, как дрогнуло ее сердце: в глубине души девушка, конечно же, втайне надеялась, что поэт ответит ей взаимностью. В небольшом письме оказались знаменитые впоследствии стихи со всем известной фразой, ставшей вскоре крылатым выражением: «Только влюбленный имеет право на звание человека…»

Когда вы стоите на моем пути,

Такая живая, такая красивая,

Но такая измученная,

Говорите все о печальном,

Думаете о смерти,

Никого не любите

И презираете свою красоту —

Что же? Разве я обижу вас?

О нет! Ведь я не насильник,

Не обманщик и не гордец,

Хотя много знаю,

Слишком много думаю с детства

И слишком занят собой.

Ведь я – сочинитель,

Человек, называющий все по имени,

Отнимающий аромат у живого цветка.