Павел Фокин - Твардовский без глянца

Константин Трифонович Твардовский:

«Осенью 1917 г. отец по какой-то медицинской „липе“ возвратился домой. ‹…›

В эту же осень в нашей старой хатке поселилась семья Фомы Захаровича Захарова, с тем чтобы перезимовать. Семья такая же большая, как наша. Сам Фома был еще в солдатах на войне. В этой семье был мальчик Гриша. У него болели глаза, но видеть он видел. Был он старше Шуры года на три и умел читать, хотя в школу не ходил. Читать же научился у своего старшего брата Павла.

Был в семье Захаровых и мой ровесник, звали его Игнатом. Осенью 1917 г. мы с Игнатом стали ходить в первый класс Егорьевской сельской школы. А Гриша оставался дома. Вот к нему-то и стал ходить Шура. Играли они больше на печке, в какую игру – им знать. Важно то, что как-то от Гриши Шура выучил азбуку и научился читать, минуя слоги. Перескажет сначала все буквы, а потом разом – слово». [12; 138–139]

Иван Трифонович Твардовский:

«…Шура и я. Мы играем в камушки на куче песка у колодца. Такие игры – обычное занятие деревенских детей тех лет. Поиграв, побежали с братом вприпрыжку к гумну, напевая что-то задорное. Было мне четыре года. Я с трудом поспевал за ним. У распахнутых ворот гумна, в тени, на прохладном току остановились.

В полумраке гумна стояла веялка. Мы подошли к машине. С замиранием сердца смотрели на нее. Мое внимание привлекла пара шестеренок в сцеплении, и я потрогал их рукой. Тем временем Шура зашел с другой стороны и обнаружил там рукоятку!.. Машина застучала, заколыхалась, а я, крича и теряя сознание, упал на ток с раздавленными пальцами левой руки. Видя мои страдания, Шура тоже плакал, метался в растерянности, не зная, как быть и что делать, склонялся надо мной со словами: „Боже мой! Боже мой! Ваня!!“ Но, опомнившись, схватил меня под руки и потащил в сторону хаты к бабушке Зинаиде Ильиничне. Мы ревели в два голоса, и бабушка услышала и встретила нас причитаниями сочувствия и святой материнской готовностью разделить наше горе, помочь, приласкать, успокоить…» [12; 156–157]

Константин Трифонович Твардовский:

«Как-то летом 1918 г. старшие рассказывали нам, что в Ляховском лесу есть место, где стояла старинная помещичья усадьба Казанское. Остались от нее лишь разрушенные здания да два озера. ‹…› Мы были очарованы одичавшей красотой этого заброшенного поместья. В воображении пытались представить, какой была эта усадьба в прошлом, в пору своего расцвета. А года через два-три, когда я и Александр начитались романов Данилевского, мы часто населяли Казанское героями этих книг. Для полного оформления наших фантазий нам иногда не хватало в Казанском большой реки. Однако это не мешало нам широко пользоваться богатейшими природными декорациями старого поместья.

Бывая в Казанском не один раз, мы встречали там таких же ребят из окружающих хуторов и деревень. Тут проходили между нами жаркие состязания в плавании, борьбе, беге и в целом ряде игр, среди которых наиболее распространенными были „лапта-опука“ и „тюзик“.

Нужно сказать, что в этих походах Александр обычно ничем не выделялся, заводилой и атаманом не был. Характера и поведения он был уравновешенного, первенства в беге, борьбе или дружеском боксе не добивался, хотя ростом заметно выделялся среди своих ровесников. По сравнению с ними он выглядел старше года на два». [12; 140–141]

Александр Трифонович Твардовский. Фрагмент, не вошедший в «Автобиографию»:

«Около этого времени я нашел в кустах, в болоте огромную роскошную книгу в красном переплете и с золотым обрезом. Она была брошена там после погрома ближайшей (Ляховской) барской усадьбы (осень, зиму она пролежала в болоте, но, помнится, мало деформировалась). Прочесть в ней я ничего не мог, – это была, как я сообразил много лет спустя, вспоминая о ней, поэма Мильтона „Потерянный и возвращенный рай“ на французском языке, с рисунками Доре. (Однако я тогда от отца, что ли, знал, что это „Потерянный и возвращенный рай“ Мильтона.) Впечатление от этих рисунков было настолько сильным, что я с риском поломать себе шею долго пробовал сбрасываться с балки сарая (пуни) на сено вниз головой и развернув локти врозь, как это делали черти, низвергаемые с неба в преисподнюю. Однако мне до сих пор памятно мучившее меня чувство неловкости и неправильности того, как на одной из картинок полуголый лысый старик (Ной на стройке ковчега) что-то пилит обыкновенной одноручной пилой, держа ее за верхний угол станка, т. е. так неумело и неправильно, что он одного раза двинуть этой пилой не мог бы». [9, VIII; 181]

Годы учения. Пробуждение поэта

Константин Трифонович Твардовский:

«Отец наш очень хотел, чтобы сыновья его получили образование. И вот он привез из Смоленска дальнего родственника – гимназиста 8-го класса, учившегося в частной гимназии Воронина. Гимназист был рослый, хромой и некрасивый. Звали его Николай Арефьев. Это был наш репетитор для поступления в гимназию. ‹…› Он очень хорошо рисовал, носил форменную летнюю гимназическую фуражку – белую с синим околышем, а также отвечал на любой вопрос с полным объяснением о спрошенном. Наверно, более двух месяцев учил нас дядя Коля, и, видимо, потому, что мы его любили и уважали, ученье не казалось нам скучным и трудным». [12; 139]

Александр Трифонович Твардовский. Из «Автобиографии»:

«Что стихи можно сочинять самому, я понял в связи с тем, что гостивший у нас в голодное время летом дальний наш городской родственник по материнской линии, хромой гимназист, как-то прочел по просьбе отца стихи собственного сочинения „Осень“:

Листья давно облетели,И голые сучья торчат…

Строки эти, помню, потрясли меня тогда своей выразительностью: „голые сучья“ – это было так просто, обыкновенные слова, которые говорятся всеми, но это были стихи, звучащие как из книги». [8, I; 7–8]

Константин Трифонович Твардовский:

«В ту же осень (1918 года. – Сост.) отец отвез нас в Смоленск. ‹…› Мы стали гимназистами. Только форма у нас была не уставная, да ее уже и не требовали. Однако фуражки и башлыки были форменные, а ученические шинельки нам пошили из простой солдатской шинели.

Тут следует пояснить, что это учебное заведение называлось гимназией Воронина лишь по сохранившейся традиции. ‹…› К осени 1918 г. в здании гимназии разместилась 1-я Советская школа первой ступени. Но преподавание в школе в значительной мере велось еще по старым гимназическим программам. ‹…›