Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата… - Геннадий Владимирович Старостенко
И вот самое интересное в нашем контексте. У мормонов мощная прозелитско-миссионерская доктрина, и нравственность для них не пустой звук. И главный их девиз на эмблемах – CTR. Choose the Right (Выбирай истину или Стой за правду). Не напоминает ли это что-то нам? Цитировать Писание мы уже давно разучились, но уловить сходство с главным посылом Данилы Багрова в «Брате», наследующим словам Александра Невского (Бог не в силе, а в правде), как и вообще главным тезисам Святых Писаний, ничуть не сложно. Думаю, это обстоятельство – фактурный «акцент на стоянии в правде» – в немалой степени повлияло на пробуждение у русиста Уайта интереса к творчеству Балабанова.
Не исключаю, такая тайная ревность к исповеданию «культа правды» и сформировала у него одновременно и живой интерес, и пристрастность в оценках. Впрочем, можно допустить и другое: придание культу кино Балабанова дополнительной статусной накачки в лице заокеанской профессуры и долженствует обеспечить ему еще большую левитацию. Есть заинтересованные силы – в том, чтобы раскручивать дискурсы о такого рода творчестве, будто бы сакральном в своем пафосе и профанно-сниженном в творческом методе. Своего рода модернистском (здесь не буду вдаваться в дефиниции и различать модерн и постмодерн, просто речь о неклассическом методе – о «бриколаже»).
И вместе с тем у Фредерика Уайта порой обнаруживается и своя правда, что посильнее нашей будет… Он открывает нам ту часть правды, которой мы не очень-то доверяем и которой пренебрегли бы, будь она озвучена нашими соотечественниками. Он приводит воспоминания профессора истории Стивена Норриса, заместителя директора Хэвигхерстовского центра изучения России и постсоветского пространства (Университета Майами в Огайо). Стивен Норрис – автор книг о России в ее исторических и социальных контекстах. Копает в наше нутро, что называется, глубоко, и самозабвенно (возьмем хотя бы одно название – «Война имиджей: русский лубок, культура военного времени и национальная идентичность»), и с большим интересом.
О последнем свидетельствует тот факт, что однажды он возил американских студентов на встречу с культовым русским режиссером Алексеем Балабановым. Было это в июле 2007 года на «Ленфильме» (напомню, через месяц в «Литературной России» вышла моя резко критическая статья о Балабанове). Об этой встрече американец повествует с увлечением, среди прочего упоминая, что русский режиссер оказался таким же занимательным, провокационным и непредсказуемым, как и его фильмы. Принял их сначала за англичан, хохмил, рассказывал о себе, отвечал на вопросы и в общем всем нравился.
Балабанов хвалил им Михалкова и Шахназарова, критикнул Звягинцева, говорил, как сильно любит творчество Достоевского, и даже вспомнил Лескова. И я теперь готов уже поверить, что, почувствовав себя носителем и творцом русской идеи, он стал приближаться и к Лескову. (И тут он молодец, если это правда. Ведь моя-то собственная мать, потеряв часть сознания после второго инсульта и сдавая с каждым днем, была способна слушать и понимать единственно рассказы Лескова, когда я читал их ей.)
Но вот что вспоминает профессор Норрис дальше: «После ответов на вопросы Балабанов пригласил нашу группу в столовую “Ленфильма”, где потчевал всех закусками и джином (подкалывая нас: “Ведь вы же англичане”). Там выяснилось, что режиссер предыдущим вечером был на поздней вечеринке и с тех пор ничего не ел. После нескольких рюмок джина с моими студентами – одного он просто заставил выпить: “Давай, американец”, – Балабанов развалился на стуле и отключился. Обескураженная, наша группа попрощалась…»
Вот так и доказывал свою большую силу-правду американцам режиссер Алексей Балабанов. К этому трудно что-либо добавить. Американский профессор вроде бы из вежливости привел объяснение случившемуся – что вот-де мэтр-то русского кино был не в форме, утомился накануне, не рассчитал сил, перебрал, бедолага…
Однажды я позвонил Анатолию Заболоцкому, который был оператором у Шукшина и которого наши «тради» высоко ценят как хранителя национальной темы. Когда-то давно я брал интервью у Анатолия Дмитриевича, сопричастного русскому искусству в самых сильных его проявлениях, обширной души человека. Завел речь о Балабанове. Он был едва ли не возмущен моим критическим отношением к нему – и главным аргументом в его защиту прозвучало почему-то следующее: Да вы знаете, говорят – редко какая из жен наших русских режиссеров так предана памяти мужа, готова так хранить память о нем, как жена Балабанова…
А какие фильмы вы его смотрели? Точно не вспомню: Заболоцкий, кажется, затруднился с ответом, «Брата» ли назвал… Беседу с ним я затягивать не стал, да он и успел сказать мне тогда чуть с дрожью в голосе, что на лечении находится. «Понятно, – решил я про себя, – привластные опекуны русского чувства просветили деда в заданном векторе. Нашли чувствительные точки».
А вот по-простому сказать – нажрался тогда русский режиссер… Да ведь рядом же на той встрече была и жена, которая смело утверждает, что Алексей был сильным человеком, несмотря на все его расстройства сознания. Должно быть, потому и не проконтролировала его, что передоверилась этой его «силе»…
Ладно бы с испытанными приятелями, своими в доску правдолюбами где-нибудь в бане на даче, а то ведь на глазах у геополитического противника, который спит и видит, как досадить нам, как очернить, изобразить нас понепригляднее, как отнять у нас эту нашу правду великую о народе нашем богоносце. Истребить на корню нашу русскую идею провидческую…
Не скажет – так подумает этот противник, что пьянство – верный признак дикарства (и будет ведь прав по-своему – не вдаваться же ему в личные трагедии мэтров постсоветского искусства), а потом и книжку про наше дикарство накропает…
Насколько я понял, культуроведческий интерес Фредерика Уайта как русиста концентрировался на творчестве русских писателей, которых можно отнести к эпохе дореволюционного декаданса. И главным его приоритетом в нашем Серебряном веке, как указывают источники, был Леонид Андреев. Его еще называют родоначальником отечественного экспрессионизма. Андреева вполне можно отнести к подвиду «буревестников революции»,
