Александр Дюма - Путешествие в Египет

Все были готовы, кроме Бешары: оп что-то искал в песке. Один из арабов устремился вперед, указывая нам путь; в тот же миг весь караван рысью тронулся за ним. Да хранит вас господь от рыси дромадеров!

Однако я не был бы так встревожен, если бы не увидел, что верблюд Бешары сам по себе, без седока, занял место в кавалькаде; казалось, это ничуть не обеспокоило всадника: он продолжал искать потерянный предмет. Наконец, то ли отыскав его, то ли опасаясь, что мы отойдем слишком далеко, он бросился бежать вслед за нами и поравнялся со своим дромадером. Бешара выждал момент и, когда тот поднял левую ногу, поставил одну ногу ему на копыто, другую - на колено, оттуда прыгнул на шею, а с шеи - прямо в седло; он проделал все с такой скоростью, что я даже не успел рассмотреть, как это ему удалось; я буквально остолбенел. Бешара подъехал ко мне с таким простодушным видом, словно это не он только что продемонстрировал чудеса ловкости, и, заметив, что я изо всех сил стараюсь заставить своего верблюда идти помедленнее и для этого одной рукой уцепился за переднюю луку, а другой - за заднюю, он стал давать мне советы относительно того, как нужно держаться в седле. Слово "седло" напомнило мне о том, что Бешара говорил, что наши седла превосходно набиты, тогда как, усевшись в него, я почувствовал, будто сижу на голых досках; Бешара возразил: он вовсе нас не обманывал и па первой же остановке докажет, что мое седло набито как нельзя более тщательно - правда, в нижней своей части, ведь гораздо важнее, добавил он, в таких переходах, как наш, щадить кожу верблюдов, а не путешественников. Вот это истинно арабская логика, подумал я, и решил не снисходить до ответа. Мы продолжали путь, не обмениваясь больше ни словом.

Через полчаса мы достигли подножия Мукаттама. Эта гранитная гряда, выжженная солнцем, совершенно лишена растительности; по крутым склонам можно подняться по вырубленной в скале узкой тропинке, рассчитанной на завьюченного верблюда. Мы выстроились цепочкой, араб, выполнявший роль проводника, по-прежнему шел впереди, мы же следовали за ним в произвольном порядке; этот подъем был для нас некоторой передышкой, поскольку из-за трудной дороги дромадерам приходилось идти шагом.

Мы поднимались таким образом около полутора часов и оказались на вершине горы. В течение почти часа мы шли по ней, то поднимаясь, то спускаясь, иногда совсем теряя из виду западный горизонт, но через минуту оп вновь представал перед нами; спустившись с последнего пригорка, мы уже не увидели домов Каира, затем исчезли и самые высокие его минареты; некоторое время спустя вершины пирамид Гизы и Сак- кара стали напоминать остроконечные пики горной цепи, и, наконец, когда последние зубцы остались внизу, мы очутились на восточном склоне Мукаттама.

С этой стороны гор лежала лишь бескрайняя равнина, море песка, тянувшееся от подножия гор до самого горизонта, где оно сливалось с небом; этот колышущийся красновато-рыжеватый ковер напоминал по цвету львиную шкуру с редкими беловатыми полосами, как накидки наших арабов. Мне уже случалось видеть безводные песчаные пространства, по столь бескрайнее предстало предо мной впервые; никогда еще, казалось, солнце так яростно не жгло землю, а его лучи не слепили глаза.

Мы спускались в течение получаса и оказались среди развалин, которые сначала приняли за руины города, по вскоре заметили, что земля усеяна лишь колоннами, а вглядевшись, обнаружили, что это не колонны, а стволы деревьев. Арабы объяснили нам, что мы находимся среди окаменелого леса; подобное необычное явление природы заслуживает более внимательного исследования, чем то, которое мы могли совершить со спин дромадеров, к тому же мы достигли подножия горы и пришло время полуденного привала, поэтому мы объявили Талебу, что хотим остановиться. Арабы соскользнули со своих дромадеров, а наши, видя это, сразу же опустились на землю; последовало точное повторение процедуры отъезда: сначала верблюды подогнули передние ноги, потом - задние, но поскольку на сей раз я был к этому готов, то так плотно сжался в седле, что отделался только толчком. Ничего не подозревавший Мейер был награжден двумя сильными ударами в поясницу и в грудь.

Мы приступили к осмотру этого побочного места: земля была покрыта стволами пальм, напоминающими обломки колонн; казалось, целый лес в мгновение ока превратился в камни, а самум, обрушившийся па голые склоны Мукаттама, вырвал с корнями эти каменные деревья, и, падая, они разлетелись на куски. Как объяснить это явление? Каким стихийным бедствием? Ответить на эти вопросы невозможно. Более полулье мы шли среди этих странных обломков; казалось, мы находимся в какой-то неведомой Пальмире.

Наши арабы разбили палатку у подножия горы, у самого песчаного моря; когда мы вернулись, то застали их лежащими в тени навьюченных верблюдов. Абдулла приступил к своим обязанностям и приготовил для нас обед - рис и нечто вроде галет из дрожжевого теста, выпеченных па углях; они оказались рыхлыми и вязкими, как сырое тесто; отныне Абдулла потерял мое доверие. Мы пообедали, съев несколько фиников и по куску мармелада, отрывая его от рулона; Мейер так устал от усилий удержаться в седле, что потерял аппетит. Ну а арабы, вероятно, вели свой род от джиннов, которые питаются воздухом и росой, поскольку с отъезда из Каира не держали во рту и маковой росинки.

Мы дремали часа два. Арабы разбудили пас, когда жара немного спала, и, пока они складывали палатку, а мы забирались на своих хаджинов, я размышлял о том, что сегодня вечером мы сделаем привал уже в пустыне.

XII. ПУСТЫНЯ

Талеб дал сигнал трогаться; один из арабов встал во главе каравана, и мы двинулись в путь. Хотя солнце припекало уже не так сильно, как несколько часов назад, но все равно, для нас, европейцев, оно казалось палящим; мы ехали рысью, опустив головы и время от времени поневоле закрывая глаза; нас слепили колышущиеся пески пустыни; воздух был тяжелым, ни дуновения ветерка; на небе, затянутом желтым маревом, четко прорисовывался красноватый горизонт. Позади остались последние обломки окаменелого леса; я постепенно привыкал к рыси верблюда, как на море привыкаешь к качке; Бешара ехал возле меня, напевая арабскую песню, грустную, протяжную и заунывную; и эта песня, вторящая шагам дромадеров, эта давящая атмосфера, эта раскаленная пыль, застилающая глаза, убаюкивали меня, как голос кормилицы у колыбели. Внезапно мой дромадер так резко рванулся, что я чуть не вылетел из седла; я открыл глаза, пытаясь попять причину толчка: оказалось, он наткнулся на труп верблюда, полурастерзанный хищниками; тут я заметил, что мы движемся вдоль тянущейся до самого горизонта белой полосы, сложенной из костей. Это показалось мне весьма странным, и я решил позвать Бешару, чтобы он объяснил это явление. Он даже не стал дожидаться моего вопроса, так как мое удивление не ускользнуло от его проницательности, столь развитой у первобытных и диких пародов.