Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин
Савва Иванович отдернул тяжелый полог, где в нише стояла статуя Антокольского «Христос», и вопросительно посмотрел на Врубеля.
Врубель как-то равнодушно сказал:
– Это в натуральный рост человека, видно – руки сформованы с натурщика. Как-то неприятно смотреть, это не скульптура.
Савва Иванович удивленно взглянул на меня и спросил Врубеля:
– Вам не нравится?
– Нет, – ответил Врубель. – Это что-то другое – не скульптура, не искусство.
Савва Иванович еще более удивился и сказал:
– А всем нравится.
– Вот и плохо, – заметил Врубель, – что всем.
Тут к Савве Ивановичу кто-то приехал по делу. Расставаясь с нами, он сказал Врубелю:
– Вы приезжайте ко мне всегда, берите мастерскую и работайте. Мне говорил Прахов – ваши работы в Киеве, в Кирилловском соборе – прекрасны.
Доро́гой Врубель сказал мне:
– Я буду писать в мастерской у него большой холст. Я буду писать Демона.
На другой день Врубель перевез свои холсты к Мамонтову.
Вечером, когда я писал декорации для оперы в мастерской на Пречистенке, ко мне в мастерскую пришел сторож из Частной оперы и сказал:
– Савва Иванович приказал вам, чтобы сичас в киатр приехали к ему…
Я оделся и поехал со сторожем на извозчике в Газетный переулок, где была Частная опера. Войдя за кулисы, услышал дивный голос итальянского тенора Децорни: шел «Трубадур». Увидав меня, Савва Иванович взял меня под руку и повел в ложу на сцене.
– Послушайте, что же это такое? – глаза Саввы Ивановича улыбались. – Что же это Врубель – это же черт знает что такое! Вы видели его картины, которые он привез сегодня ко мне в мастерскую?.. Видели?
– Видел, – говорю.
– Что же это такое?.. Ужас! Я ничего подобного не видал никогда. И представьте – я ему говорю: «Я не понимаю, что за живопись и живопись ли это». А он мне: «Как, говорит, я рад. Если бы вы понимали и вам бы нравилось, мне было бы очень тяжело.» Подумайте, что же это такое?.. В это время ко мне приехал городской голова Рукавишников. Вошел в мастерскую, тоже увидал эти картины и говорит мне: «Что это такое у вас?.. Что за странные картины, жуть берет. Я, говорит, знаете ли, даже признаться – забыл, зачем я к вам приехал.» Подумайте!.. Я ему говорю: «Это так – проба красок, еще не кончено.»
Я не мог удержаться и рассмеялся. У Саввы Ивановича глаза тоже смеялись.
– Что же, Костенька, вы смеетесь? Странный, странный человек. Знаю: он очень образован, кончил два факультета в Петербурге с золотыми медалями, а вот к слову – не говорите только, – он спросил у меня пятьсот рублей, на расходы.
– Ну и что же? – сказал я и опять рассмеялся. – Деньги он отдаст. Врубель человек благородный и большой художник. И вы, Савва Иванович, будете скоро так же говорить.
Савва Иванович серьезно посмотрел мне в глаза и сказал:
– Вот что. Вы поезжайте, найдите Врубеля и тащите его в театр, мы поедем после ужинать. Надо достать Антона. Поедут певцы итальянцы – Бевиньяни, Падилла, Дюран, Салина. А Врубель говорит по-итальянски как итальянец…
В ресторане «Эрмитаж» Мамонтов предложил Врубелю пригласить и его знакомых из цирка. Врубель задумался, сказав, что они могут не поехать.
– Я попрошу Децорни поехать со мной. Кстати, его фамилия такая же, как и моих друзей.
Оказалось – правда, что приятели Врубеля были дальние родственники певца. Вскоре открылась дверь и вошли наездница цирка, ее муж, Врубель и Децорни. Наездница была одета как обычно, очень пестро.
Сев за стол, итальянцы весело разговорились. Мамонтов сказал мне:
– До чего у Врубеля верно взяты глаза этой женщины и ее особенный цвет!
– Ну вот, – сказал я, – видите.
Врубель распоряжался, заказывал ужин, убеждал Мамонтова, что знает, какое взять вино для итальянцев, и пошел с метрдотелем на кухню заказывать макароны – обязательно такие, какие приготовляют в Риме.
Доро́гой, когда мы ехали с Врубелем ко мне на Долгоруковскую улицу, после ужина с итальянцами, Врубель сказал мне:
– Она, эта наездница, из бедной семьи, но она хорошего рода. Ты не думай, что я питаю к ней какие-нибудь чувства как к женщине. Нет.
– Это я понимаю.
– Понимаешь? Да. Это мало кто поймет.
Почему-то Врубель мне был чрезвычайно приятен, и я поклонялся его таланту. Когда он писал на холсте или на бумаге, мне казалось, что это какой-то жонглер показывает фокусы. Держа как бы боком в руке кисть, он своей железной рукой в разных местах жестко наносил линии. Эти оборванные линии, соединяясь постепенно одна с другой, давали четкий образ его создания. Чрезвычайно сложные формы: часть шлема, а внизу латы ног, сбоку у глаз – орнамент невиданной изящной формы, канделябры – и вот я уже вижу Дон-Жуана и Каменного гостя. Как выразительны – рука, держащая канделябр, и каменная тяжесть страшного гостя!..
– Как же это ты, словно по памяти пишешь? – спросил я Врубеля.
– Да. Я вижу это перед собой и рисую как бы с натуры, – ответил мне Врубель. – Надо видеть по-своему и надо уметь это нарисовать. Не срисовать, а нарисовать, создать форму… Это трудно…
* * *
Вскоре художники в Москве увидели произведения Врубеля, и все рассердились. Почему эти прекрасные произведения, эти иллюстрации не понравились – неизвестно. Но Савва Иванович уже обожал дарование Врубеля и с глубоким интересом следил за его работой, когда тот в его мастерской писал «Демона». Врубель постоянно менял всю композицию, фантазии его не было конца. Орнаменты особой формы: сегодня крылья кондора, а уж к вечеру стилизованные цветы невиданных форм и цветов. Вдруг потом все переписывалось в других формах и в другой композиции <…>
Однажды летом в Абрамцеве, в имении Саввы Ивановича, где гостили Репин и Поленов, вечером, за чайным столом, Репин зарисовал в альбом карандашом жену Саввы Ивановича, Елизавету Григорьевну.
Врубель, посмотрев на рисунок, неожиданно сказал Репину:
– А вы, Илья Ефимович, рисовать не умеете.
– Да? Что ж, все может быть… – отвечал Репин.
Савва Иванович позвал меня и Серова на террасу и обиженно сказал:
– Это же черт знает что такое! Уймите же вы его хоть немного!
Я, смеясь, сказал:
– Это невозможно.
– Неверно, – заметил Серов, – Репин умеет рисовать.
Он тоже обиделся за Репина.
* * *
Когда Врубель был болен и находился в больнице, в Академии художеств открылась выставка Дягилева. На открытии присутствовал государь. Увидав картину Врубеля «Сирень», государь сказал:
– Как это красиво. Мне нравится.
Великий князь Владимир Александрович, стоявший рядом, горячо протестуя, возражал:
– Что это такое? Это же декадентство…
– Нет, мне
