Николай Штучкин - Грозное небо Москвы

Первая победа достигнута - вражеский стрелок умолк, задняя полусфера разведчика обезврежена. Можно спокойно действовать дальше. Катрич повторил атаку. Когда перекрестие прицела легло на кабину пилота, нажал на гашетку. Однако пулеметы молчали. Быстро перезарядив их, снова попытался открыть огонь. Безрезультатно. Оружие отказало.

Катрич искал встречи с врагом, готовился к ней. Примером для него стал легендарный капитан Гастелло. И вот встреча. Вот он, враг. Он упорно идет в глубь нашей территории, ему больше не страшен безоружный истребитель. Выход один - таранить. Только таран мог решить исход поединка. Лучше всего удар нанести по хвосту. Надо отрубить рули управления - самые чувствительные и жизненные места самолета. Без рулей бомбардировщик обречен на гибель. И нужно так рассчитать инерцию своего самолета, чтобы не врезаться в машину врага, а только коснуться ее винтом.

Истребитель приближался к бомбардировщику слева под небольшим углом. Ближе... Еще ближе... Перед глазами, будто раскрутившийся меч, винт своего самолета.

За ним, как в ореоле, хвост вражеского бомбардировщика. Еще... Еще одно движение... Удар! Истребитель потянуло влево, на нос. Чтобы не врезаться в плоскость "дорнье", Катрич взял ручку на себя и резко нажал на левую педаль. Проскочил. Посмотрел в сторону поверженного врага. Самолет кренится вправо, пикирует, летчик пытается выровнять машину, но бесполезно. Она опять переходит в пике, падает...

После тарана Катрич возвратился на аэродром, благополучно приземлился. На самолете незначительное повреждение - слегка загнуты концы лопастей винта. Редкий по точности и мастерству удар.

Конечно, мы не знали тогда подробностей того беспримерного поединка, мы знали только финал, результат совершенного подвига. Об этом и говорили на митинге. Подробности узнали несколько позже. Летом 1942 года, когда Томилин уехал в другую часть, к нам прибыл Алексей Николаевич Катрич, принял первую эскадрилью и стал ею командовать.

Первое, что бросилось в глаза - удивительное обаяние этого человека. Медицинская сестра нашей санитарной части лейтенант Тамара Молова, увидев Катрича, ахнула:

- Я думала, что красивые летчики бывают только в кино.

Катрич был спокойным, уравновешенным, волевым человеком. Выше среднего роста, строен, подтянут, атлетически сложен. Все гармонировало: черные волнистые волосы, голубые глаза, улыбка на смуглом лице.

И еще, что заметили сразу - удивительная скромность этого человека. Просто, обычно вошел он в наш коллектив, хотя гордиться ему было чем. Такой молодой и уже капитан, командир эскадрильи, а главное - кавалер Золотой Звезды. Некоторые даже думали: "Не успел еще загордиться, только назначили на новую должность..." А потом узнали: он пришел к нам не с повышением, а с понижением. Еще до прихода к нам командовал эскадрильей, был заместителем командира полка, потом его назначили на должность инспектора по технике пилотирования авиационного соединения. Летчику трудно не летать. Вместо аэродрома - штаб, вместо кабины истребителя - кабинет и бумаги. Ни боевого дежурства, ни вылетов по тревоге.

- Не могу, - сказал он командующему, - верните обратно.

Но должность Катрича была уже занята, и генерал предложил ему эскадрилью. Так Катрич попал в наш, 12-й гвардейский истребительный авиаполк. Летал он, конечно, классически и дрался тоже. Одним словом - герой, ас...

Но это потом, через год. А сейчас, в это раннее утро, не поднимаясь с постелей, мы говорим о подвиге Катрича. Действительно, чтобы пойти на таран, нужны сила воли, мужество, исключительная храбрость.

- По существу, это преднамеренное столкновение с самолетом противника, говорит Коля Тетерин. - Преднамеренное. И в это следует вникнуть. Не скажу, что я очень испугался, когда впервые под Белым увидел Ме-109. Но они показались мне куда ближе, чем были на самом деле. Удивился еще, почему не стреляют. Подумал: в упор врезать хотят, чтобы наверняка... Не выдержал, нажал на обе гашетки. А до "мессеров" знаете сколько было? Два километра!

- То, что ты напугался, это не удивительно, - шутит Михайлов, - но это действительно сложно - подойти вплотную к самолету противника и ударить винтом. Как-то даже не представляю себе. Подумаешь об этом - и мороз по коже... Верно?

- Конечно, верно, - соглашаюсь с Аркашей, - но подойти - это еще полдела. Главное - рассчитать удар. Допустим, не получилось бы так удачно, и Катричу пришлось бы покинуть машину. Для этого надо: во-первых, ослабить зажимы вилки радиошнура и выдернуть его из гнезда; во-вторых, расстегнуть привязные ремни..

- Это, пожалуй, в-третьих, - перебивает Михайлов, а во-вторых, надо снять кислородную маску, иначе шланг мешает отбросить привязные ремни...

- Верно, - соглашаюсь с Аркашей, - и тем хуже для летчика. Оставшись без кислорода и немного замешкавшись, он потеряет сознание... Отсюда следует вывод...

- Что летчик, идя на таран, сознательно шел на явный риск.

Это сказал Акимцев, наш комиссар, очевидно, он тоже давно не спал и теперь включился в наш разговор.

В самом деле, разве Катрич не знал, что только Борису Васильеву удалось сохранить машину - после тарана он приземлился на поле. Все остальные - Гошко, Еремеев, Талалихин, Киселев - вынуждены были спасаться на парашюте. Конечно, Катрич об этом знал.

- Что же заставило его пойти на таран? - продолжает Василий Васильевич. Если у летчика неисправно оружие, если кончился боезапас, он имеет право выйти из боя. И будет прав. И никто не упрекнет его за этот поступок. Как же все-таки расценивать подвиг Катрича? Как. Тетерин?

Коля с минуту молчит и вдруг, широко улыбнувшись, декламирует бессмертные строки Горького:

- Безумству храбрых поем мы песню!..

Комиссар недовольно хмурится:

- Не лукавьте, Тетерин. Слова хорошие, но не к случаю. Бесшабашная удаль, безумно смелый поступок, молниеносный порыв при стечении обстоятельств - не причины совершенного подвига. Смотреть надо глубже. Идейная убежденность, высокая сознательность, глубокая ответственность за судьбу государства, за Москву - вот что было мотивами подвига, вот что руководило поступком Героя... Вот так-то, дорогой Николай Трофимович, а вы: "Безумству храбрых..."

- Да, он понимает, - смеется Михайлов. Когда был митинг по поводу тарана, он даже выступал.

Дверь отворилась, вошел начальник штаба полка. Необычно суровый, озабоченный. Окинул взглядом летчиков, негромко сказал:

- Поднимайтесь, товарищи. Распорядок сегодня такой: завтрак, потом получение боевой задачи. Вылет на штурмовку, посадка на соседнем аэродроме. Клин оставляем.

"Отступать больше не будем..."

Москва, Центральный аэродром имени Фрунзе. Наша стоянка - у самого леса. Отсюда, если смотреть через летное поле, видны ангары, служебные помещения, башенка метеостанции. За ними, и дальше, за Ленинградским шоссе - корпуса Академии имени Н. Е. Жуковского, вышки стадиона Динамо.