Николай Штучкин - Грозное небо Москвы

- Не наш. На Москву идет, - заволновался Илья Бочаров.

- Не дойдет, - успокоил его Максимов, и позавидовал кому-то из летчиков-ночников: - Молодцы ребята, воюют, лупят фашистов.

- А мы Ганькины сказки слушаем, - сказал Малолетко.

Фашист, между тем, приближался. Не дойдя до Алферьево, начал кружить.

- Аэродром, наверное, ищет.

И вдруг все осветилось - небо, земля, роща - ярким, каким-то голубовато-безжизненным светом. Не так, как светит короткая вспышка молнии, по-другому. Жуткий, холодный свет разгорался все больше и больше. И самое страшное - не был виден его источник. Казалось, что свет исходит из-под земли и, отражаясь, беспощадно высвечивает каждую песчинку, лежащую на дороге. Мороз побежал по спине. Я увидел мертвенно-голубые лица моих товарищей, и сразу услышал звук, примешавшийся к гулу мотора: что-то засвистело, завыло.

Не знаю, кто первый, может я, может, кто-то другой, только все мы бросились в рощу, в кусты, затаились. А вой все ширился, нарастал, леденя кровь и мозг, и неожиданно ухнул взрывом, будто раскололась сама земля...

Потом мы хохотали до слез, до колик в животе. Действительно, что напугало нас? Самая обыкновенная САБ - светящая авиабомба, которая, как известно, не жжет, не убивает, а только светит. И еще - вой обыкновенной фугаски. Взрыв? Он просто поставил точку над "i": после удара бомбы бояться нечего.

Потом, когда мы успокоились, перестали друг над другом подшучивать, Стунжас сказал:

- Вы только вдумайтесь... Прилетел самолет, осветил местность, бросил где-то в десяти километрах обыкновенную бомбу. Обычное вроде бы дело, но какой удар по психике. Такое чувство, будто бомба падает прямо на тебя, будто немец видит тебя, куда бы ты ни забрался. Отсюда вывод: страшен летчик для тех, кто на земле.

И верно, страшен. Даже для авиаторов. А немецкий солдат, пехотинец, он что - сверхчеловек? Разве ему неведомо чувство страха? Тем более, если не в доте сидит, а едет в открытой машине, по открытому полю. Единственное для него спасение - это кювет, придорожные ямы.

Чем нас встретит противник? Зенитками? Наверное, нет. Откуда им быть в колонне, выполняющей марш-бросок. Пулеметы, конечно, есть, но мы нападем неожиданно. Из-за шума моторов своих же машин, немцы нас не услышат, а когда увидят, то будет поздно, останется только одно: разбегаться.

Так я рассуждаю, и страх будто снимает рукой.

Сближаемся. Томилин идет в атаку. "Чайки" - за ним. Атакуют красиво и грозно. Боевой порядок звена - правый пеленг, эскадрильи - колонна звеньев. Плотный, монолитный, спаянный волей и мастерством командира и каждого летчика.

Писанко идет во главе головного звена. Метров на триста впереди - Томилин.

- Уходи, Матвеич, как бы тебя не задеть, - передает командир полка, и Томилин уходит. Не бросает машину влево и вверх своим, томилинским разворотом - со срывом клубящихся струй с плоскостей, а просто уходит без особого, как говорят, восторга и вроде бы даже с обидой. И это понятно - первому хотелось ударить.

Такой он, Томилин.

Головное звено "Чаек" действительно могло бы задеть его своими снарядами. Оно переходит в пике и сейчас откроет огонь. А немцы не видят, потому что заходим от солнца, с востока. Писанко открывает огонь. Дымная пулеметная трасса под углом режет линию горизонта. Это пристрелочная. Сейчас полетят "эрэсы". И точно. Два снаряда, два сгустка огня и металла вырываются из-под крыльев ведущего. Одновременно бьют и ведомые. Вижу несколько взрывов, накрывших дорогу. Идущая во главе колонны машина горит, встав поперек дороги.

Удар, что называется, под дых. Звенья пикируют одно за другим. На шоссе начинается содом: машины сталкиваются, горят, летят в кюветы. Писанко круто уходит влево и вверх, ведомые потянулись за ним, строясь в колонну, постепенно замыкая круг. Ведущий снова идет в атаку. На головы фашистов падают бомбы, затем в дело вступают пулеметы.

Выполнив четвертый заход, Писанко подал команду:

- Матвеич, выполняйте задачу.

Это касается нас - эскадрильи Томилина. Теперь наша очередь штурмовать. "Чайки" уходят вверх, мы снижаемся. Впереди - Томилин и Шевчук. За ними Бочаров, я и Хозяинов. Замыкающее звено - Стунжас, Максимов и Малолетко.

- В колонну по одному! - передает Виктор Матвеевич.

Выполняем команду, пикируем друг за другом. Дорога как на ладони, но цель выбрать трудно: дым, затянувший колонну, висит неподвижно. Какой же смысл бить по машинам? Что им пулеметная очередь, если отведали бомб и "эрэсов"? Лучше бить по фашистам. Они разбежались по полю, полезли в кусты неподалеку от дороги, в канавы.

Направляю нос самолета немного правее дороги, открываю огонь. Будто ошпаренные, фашисты бегут кто куда. Плавно жму на педали, направляя нос самолета то вправо, то влево. Пули летят веером, поражая большую площадь, настигают бегущих.

Писанко зорко наблюдает сверху. Приказывает:

- Бейте все по кюветам, кустарнику, из ям выжигайте!

Бьем, выжигаем. Сначала тех, что метались по полю толпой, потом начинаем гонять одиночек, но немцы поворачиваются назад, к дороге, лезут под технику, в дымовую завесу.

Увлеклись мы, сделали пять или шесть заходов. Писанко подал команду:

- Атаки прекратить! Сбор!

После посадки позвал всех к своему самолету, сделал короткий разбор, похвалил, особенно нашу, первую эскадрилью. За активность, сообразительность в сложных условиях. И даже объявил благодарность.

Подходит Топтыгин, докладывает:

- В район Тургиново вышла еще одна колонна. Приказано звеном "Чаек" повторить удар по первой, вторую штурмовать основными силами части. Вылет - по готовности.

- Так я и думал, - говорит командир полка. - Но и вторая колонна отнюдь не последняя. И третья будет...

Через тридцать минут взлетело звено: Косарьков, Михайлов, Карамышев. Шли с намерением добить колонну. Однако на прежнем месте ее не застали. Бросив то, что было сожжено и разбито, немцы пошли вперед и уже миновали Дорино. Звено Косарькова встретили сильным огнем. Но это не помешало тройке отважных сделать доброе дело - пробку у самой речушки - притока Ламы.

Через час поднялись основные силы полка и нанесли удар по колонне, вошедшей в междуречье Ламы и Шоши. Потом еще один, третий. Потом четвертый и пятый. Мы и шестой бы сделали, но, к сожалению, дни в октябре не такие уж долгие.

...Я хочу сказать о работе наших газетчиков. Сказать в их адрес доброе слово. Они хорошо трудились, добросовестно писали о нас. И это очень приятно встретить на страницах газеты свою фамилию или увидеть снимок и прочитать оперативную информацию.

У меня есть такой снимок, он дорог мне, как реликвия. Не только я, все берегут. И рады, когда их берегут сыновья или внуки.