Грэм Робб - Парижане. История приключений в Париже.

Они лежали на траве и обсуждали щекотливое искусство выплачивать долги не тратя денег, когда появилась подруга Луизетты с фабрики под руку с молодым архитектором по имени Крампон. Анри вынул трубку изо рта и обернулся, чтобы посмотреть.

На ней было голубое муслиновое платье в горошек, стянутое на талии лентой, которое шло к ее синим глазам. Ее ботинки были плотно зашнурованы поверх белых чулок. Ее рукава «фонариками» и белый воротничок были тщательно пришиты при свете свечи за те несколько часов, которые оставались после работы. Подобно всем девушкам-«цветочницам», она была бледна как смерть, но недостаточно бледна, чтобы не были видны ее шрамы. Ее лицо было испорчено оспой. Друг Анри позже сравнил его с медовым тортом, потому что тот сладкий и с рябой поверхностью.

В тот день ее сопровождал господин Крампон, который встретил ее на улице случайно – так он думал, – когда она пыталась найти ключ от своей квартиры. На самом деле на тот момент у Люсиль Луве не было постоянного места проживания. Пять лет назад она ушла из мясной лавки отца на улице Сен-Дени и вышла замуж за сапожника, жившего в том же квартале, господина Полгэра, который бил ее и донимал до слез. С той поры она жила на чердаках в Латинском квартале, в приютах для бедствующих женщин, а иногда в домах, расположенных в глухих закоулках, где прелести даже самых некрасивых «цветочниц» ценились в полной мере.

Она никогда не улыбалась. Если у нее и было когда-нибудь чувство юмора, она потеряла его или, как мог бы сказать Анри, она засунула его куда-то или отнесла в ломбард в надежде когда-нибудь выкупить его. Но в Буживале тени от листьев и солнце рисовали на ее лице выражения, которые очаровали бы художника. Глаз Анри – более смелый, чем он сам, – изучил ее от макушки до пят, ослабил ленту вокруг ее талии и углубился в лес ее каштановых волос. Не говоря ни единого слова, она дала понять, что это изучение не оскорбило ее.

В тот вечер, возвращаясь в Париж, господин Крампон несколько отстал от остальной компании, и Анри остался наедине с Люсиль.

Теперь, два дня спустя, поднимаясь по лестнице дома номер 36 и сжимая в руке свернутый в трубочку лист бумаги, Анри все еще пребывал в состоянии, как он называл его, «дикого опьянения». Он прошел мимо старого солдата на лестничной площадке, который не пускал разгневанных читателей и охотно пропускал актрис и политиков, несущих взятки. Затем прошел по коридору, где мужчины в рабочих халатах читали гранки и ели жареную картошку, и вошел в большой кабинет, который выглядел как школьный класс через несколько дней после переворота, устроенного учениками. Около двадцати молодых людей различной степени потрепанности и щеголеватости сидели и полулежали вокруг стола, покрытого зеленым сукном. В дальнем конце комнаты стоял книжный шкаф без книг, а на стене висела иллюстрированная карта всемирной истории, на которой все рамки с именами и датами были неутомимо залеплены сургучом. Высокий пожилой мужчина в темных очках с зелеными стеклами расхаживал от одной группы людей к другой, крича, как актер бульварного театра, и хватая листки бумаги.

– Дайте-ка взглянуть… «Даю слово!» – сказала на днях актриса, известная своими тесными связями с министерством…» Чушь! В корзину… Что это такое? Скажите еще раз. «Кредиторы – они как женщины?…»

– Им всегда мало вашей любви.

– Это неплохо. Запишите это. Сейчас два часа. В типографии ничего нет!.. Ах, я забыл… Господин Бодлер – гений, мы не можем ожидать от него, что он станет пачкать свои руки чернилами…

Главным редактором «Корсара-Сатаны» был человек, который, как он никогда не уставал повторять, в 1821 г. «открыл» Бальзака и показал ему, как надо писать порнографические романы за деньги. С той поры Огюст Лепуатевен Сен-Альм довел уже по крайней мере полудюжину газет до краха, но все еще лелеял мечту о том, чтобы руководить парижской прессой. Его последнее рискованное начинание – скандальный листок под названием «Сатана» – появилось вместо старой ежедневной газеты, посвященной искусству, под названием «Корсар». Он уволил штатных журналистов и заменил их внештатными гениями, которые каждое утро приходили пешком из Латинского квартала в надежде увидеть свои имена в печати и провести день в отапливаемом помещении. Он скупо платил им шесть сантимов за строчку («чтобы они не разленились»). Но когда они выпустили десять статей, которые нанесли непоправимый вред репутации одного общественного деятеля, им было разрешено расхваливать книги друг друга и спектакли с участием любой актрисы, имя которой приходило им в голову. Сен-Альм называл их своими «маленькими кретинами». («Будущее литературы, месье!» – говорил он своим конкурентам.)

До того момента большая часть работы Анри для «Корсара-Сатаны» состояла в сочинении смешных историй из жизни Латинского квартала – этого искусственного мира, в котором слегка ненормальные молодые люди до зари обсуждали «гиперфизическую философию», шутили на тему нищеты и голодной смерти и платили арендную плату, увековечивая хозяина своего жилья в масле на холсте. Сен-Альм взял из руки Анри бумагу и прочел ее вслух собравшимся «маленьким кретинам».

Это было описание встречи Анри с Люсиль. Он назвал девушку Луизой, а себя Родольфом и перенес их встречу в танцевальный зал «Прадо», расположенный на острове Сите. Затем, не меняя ни одной детали, он подробно рассказал об их возвращении в Париж из Буживаля воскресным вечером:

«Они остановились перед магазином на улице Сен-Дени.

– Вот здесь я живу, – сказала она.

– Когда и где я снова увижу тебя, Луиза?

– У тебя дома, завтра в восемь часов.

– Правда?

– Я обещаю, – сказала она, подставляя свои румяные щеки Родольфу, который вкусил от этих прекрасных спелых плодов молодости и здоровья.

Он вернулся домой, как говорят, в состоянии дикого опьянения.

– Ах, – воскликнул он, расхаживая по комнате. – Я больше так не могу. Я должен написать стихи».

Сен-Альм одобрительно загоготал: рассказ Мюрже был как раз такого рода, который приятно возбуждал подписчиков среднего возраста. «Маленькие кретины» слушали, а Сен-Альм продолжил чтение:

«Наведя порядок в храме, который должен был принять его идола, Родольф оделся для такого случая, горько сожалея об отсутствии чего-нибудь белого в своем гардеробе.

Пробил «священный час», и одновременно в дверь робко постучались два раза. Он открыл. Это была Луиза.

– Видишь, я сдержала слово.

Родольф задернул занавеску на окне и зажег новую свечу.

Девушка сняла шляпку и шаль и положила их на кровать. Она увидела ослепительную белизну простыней и улыбнулась. На самом деле она почти покраснела.