Джордж Мартин - Пир стервятников

Джордж Мартин

Пир стервятников

Пролог

— Драконы… — Молландер подобрал с земли сморщенное яблоко и перекидывал его с руки на руку.

— Подбрось его, — попросил Аллерас-Сфинкс, достав стрелу из колчана.

— Хотел бы я увидеть дракона, — сказал Рун, самый младший в компании — до взрослого возраста ему недоставало двух лет. — Очень хотел бы.

А я хотел бы уснуть в объятиях Рози, подумал Пейт, беспокойно ерзая на скамье. К утру девушка вполне могла бы достаться ему. Он увез бы ее из Староместа за Узкое море, в Вольные Города. Там мейстеров нет, и никто бы его ни в чем не стал обвинять.

Наверху, за ставнями, смеялась Эмма и слышался голос ее клиента. Из прислужниц «Пера и кружки» она самая старшая, ей уже все сорок стукнуло как пить дать, но она еще хороша, если кому нравятся женщины в теле. Рози, ее дочке, пятнадцать, и она только что расцвела. Эмма оценила ее невинность в один золотой дракон. Пейт скопил девять серебряных оленей и целый горшок медяков, но раньше настоящий дракон вылупится, чем у него наберется золотой.

— Поздновато ты родился для драконов, малыш, — сказал кандидат Армин. На шее у Армина кожаный шнурок со звеньями его будущей цепи — оловянным, жестяным, свинцовым и медным, — и он, как все кандидаты, думает, что у каждого школяра на плечах репа вместо головы. — Последний из них умер еще при короле Эйегоне Третьем.

— Последний в Вестеросе, — уточнил Молландер.

— Кинь яблоко, — снова попросил Аллерас. Он смазливый парень, их Сфинкс. Все служанки на него заглядываются. Даже Рози норовит коснуться его руки, когда приносит вино. Пейт в таких случаях стискивал зубы и притворялся, будто ничего не заметил.

— Как в Вестеросе, так и на всем свете, — упорствовал Армин. — Это всем известно.

— Яблоко, — повторил Аллерас. — Если ты, конечно, не собираешься его съесть.

— Сейчас. — Молландер, волоча ногу, подскочил и запустил яблоко в туман, нависший над Медовичкой. Не будь он колченогим, он стал бы рыцарем, как и его отец. Силы ему не занимать — руки у него мощные, плечи широкие. Яблоко улетело далеко… но стрела настигла его, стрела в ярд длиной из золотого дерева, с алым оперением. Пейт не видел, как она попала в яблоко, но услышал над рекой слабое «чмок», а потом всплеск.

— Прямо в середку, — присвистнул Молландер. — Красота.

Что они понимают в красоте? Красота — это Рози. Пейт любил ее ореховые глаза и грудки-бутончики, любил ямочки у нее на щеках. Иногда она прислуживала босая, чтобы побегать по траве, и это он тоже любил. Любил ее запах, чистый и свежий, любил завитки волос у нее за ушами. Любил даже пальцы у нее на ногах. Как-то ночью она дала ему поиграть с ними, и он про каждый сочинил смешную историю — Рози хихикала без передышки.

Может, им лучше не переправляться за Узкое море. На скопленные деньги он купит осла, и они с Рози будут путешествовать по Вестеросу, садясь на него по очереди. Эброз счел, что он не заслуживает серебра, но Пейт умеет вправлять кости и ставить пиявки от лихорадки. Простые люди будут благодарны ему за помощь. Если научиться еще стричь волосы и брить бороды, он даже цирюльником может стать. «Этого мне хватит, — думал он, — лишь бы Рози была со мной. Рози — все, что мне нужно на свете».

Так было не всегда. Раньше Пейт мечтал быть мейстером в замке. Щедрый лорд из уважения к мудрости Пейта пожалует ему белого коня, и Пейт будет гордо разъезжать повсюду, улыбаясь встречным простолюдинам…

Однажды в таверне, после второй кружки ужасно крепкого сидра, Пейт хвастливо заявил, что не всегда будет школяром. «Верно, не всегда, — ответил ему Лео Ленивец. — Скоро тебя прогонят и отправят свиней пасти».

Терраса «Пера и кружки» казалась островком света в море тумана. Ниже по реке светил, как размытая оранжевая луна, маяк на башне Хайтауэров, но на душе у Пейта было темно.

Алхимику пора бы уже прийти. Может, он зло подшутил над Пейтом? Или с ним что-то приключилось? Судьба уже не впервые поворачивается к Пейту спиной. Он почитал себя счастливцем, когда его назначили помогать старому архимейстеру Валгрейву при воронах. Разве он знал, что ему придется носить старику еду, убирать его комнаты и одевать его по утрам? Все говорили, что ни один мейстер не знает о воронах столько, сколько Валгрейв успел забыть, и Пейт думал, что уж чугунное-то звено ему обеспечено, — однако не тут-то было. Валгрейв продолжает называться архимейстером из одной лишь учтивости. Под его облачением теперь частенько скрываются замаранные подштанники, а с полгода назад кандидаты застали его в библиотеке плачущим — он забыл дорогу в свои покои. Вместо него в чугунной маске заседает теперь мейстер Гормен — тот самый, кто однажды обвинил Пейта в краже.

На яблоне у реки запел соловей. Сладко его слышать после воплей и карканья воронов, с которыми Пейт возится день-деньской. Белые вороны знают его по имени и бормочут «Пейт, Пейт, Пейт», как только завидят его, — самому заорать в пору. Эти редкостные белые птицы — гордость архимейстера Валгрейва. Он хочет, чтобы они склевали его, когда он умрет. Пейт начинал подозревать, что и ему уготована такая же участь.

Может, виной всему здешний крепкий сидр. Пейт не хотел пить, но Аллерас сегодня обмывает свое медное звено, да и нечистую совесть как-то угомонить надо. Ему казалось, будто соловей выводит «золото за чугун, золото за чугун». Это самое сказал незнакомец в ту ночь, когда Рози их познакомила. «Кто ты?» — спросил его Пейт, а он ответил: «Алхимик. Превращаю чугун в золото». И по его костяшкам запрыгала, мерцая при свечах, золотая монета. С одной стороны — трехглавый дракон, с другой — голова давно умершего короля. «Золото за чугун, — звучало в ушах у Пейта, — такого тебе никто не предложит. Хочешь ее? Любишь ее?» «Я не вор, — сказал Пейт самозваному алхимику. — Я школяр Цитадели». Тот почтительно склонил голову и сказал: «Если передумаешь, я вернусь сюда через три дня — вместе с драконом».

Три дня миновали, и Пейт, так и не решив ничего окончательно, пришел в «Перо и кружку» — но вместо алхимика нашел здесь Молландера, Армина, Сфинкса и Руна в придачу. Если бы он не подсел к ним, это вызвало бы подозрения.

«Перо и кружка» никогда не бывает закрыта. Шестьсот лет она стоит на своем островке посреди Медовички, и ни разу ее двери не закрывались. Ее высокий сруб слегка накренился в сторону юга — говорят, это потому, что пьяные школяры вечно приваливаются к стенке с другой стороны, — но она, пожалуй, простоит еще шестьсот лет и будет потчевать вином, элем и ужасно крепким сидром лодочников и моряков, кузнецов и музыкантов, священников и принцев, а также, само собой, школяров и кандидатов из Цитадели.