Романески - Ален Роб-Грийе
Оказавшись в Гамбурге, я почувствовал себя непростительно провинившимся, когда мой журналист, все более и более нервничая на другом конце провода, кончил тем, что, оставив притворное сочувствие, обвинил меня в недостаточно эмоциональной реакции на происшествие. В частности, мне припоминается, что ему страшно хотелось, чтобы во время катастрофы я «потерял все свои рукописи». За неимением обуглившихся трупов и людей, утративших рассудок, это могло бы сойти за приличную сенсацию. Можно вообразить, какое отчаяние охватило бы обитателей замков и хижин в глубине французских просторов, когда они узнали бы, что единственный черновик «Бессмертной» и все подготовительные наброски «Дома свиданий» на веки вечные исчезли в огне вместе со ста тысячами литров керосина…
Поскольку я пытался объяснить своему собеседнику, что писатели вообще избегают путешествовать с вещами такого рода — вещами ценными, неудобными и тяжелыми, — особенно отправляясь на другой конец света, чтобы принять участие в предварительном обсуждении проекта фильма, он, потеряв терпение, зло выпалил: «В конце концов вам наплевать на то, что прямо на ваших глазах сгорел весь ваш багаж!»
Желая как-то его успокоить, я решил выдать ему — как этакую жалкую косточку — небольшую личную тайну: в своих вещах, по секрету от Катрин, я вез симпатичное золотое колье, которое собирался преподнести ей в годовщину нашей первой встречи, происшедшей в Восточном экспрессе, по дороге в Стамбул, 10 лет назад, 4 августа; то есть вручить менее чем спустя неделю после того злополучного вылета, когда мы оба едва не погибли.
Десять лет тогда. Тридцать три года сегодня… Лето пятьдесят первого года. Я беспомощно топчусь на сороковой странице «Резинок». Вдруг мне взбрело в голову уехать из Бреста. Виной тому была статейка в «Комба́», где предлагалось совершить студенческое путешествие (значит, недорогое) по Турции. Старый флоберовский мираж восточных странствий, когда время внезапно останавливается… Размышляя о глупой загадке Сфинкса, Валласа стоял на берегу заполненного грязной водою рва и ждал, когда сомкнётся разводной мост… ждал дни и ночи… ждал года… Веселое солнце Малой Азии, омывающее своими лучами древние руины; тень синанских минаретов на эспланадах, замощенных разновеликими каменными плитами, где, сидя на корточках возле окованной бронзой колонны, закутавшись в бурнус, в одиночестве медитирует сторож; поросшие фиговыми деревьями сонные берега Мраморного моря, недвижного и прозрачного; каики, проплывающие по Золотому Рогу сквозь бесконечные лучи заходящего солнца; длинная улица млеющего в нежных сумерках стамбульского квартала Пера, уже освещенного рекламами баядерок; поток молчаливых людей, облаченных в темные одежды; лицей в Галатасарае, где, словно заклинание, повторяющиеся сладостно-печальные мелодии навевают на нас сон в просторных, белого мрамора дортуарах; увенчанные пышными султанами черного дыма и озаряемые сиянием свежеумытого утра несметные пароходики, бороздящие Босфор и заполненные неподвижно сидящими пассажирами в фесках и огромных усах, тюками, обмотанными коврами, овцами и уличными продавцами чая; меланхолические призывы торговцев йогуртом; запах жареной рыбы; персиковое мороженое, которым моя жена, видимо, только и питалась…
В ту пору Катрин выглядела такой юной, что все думали, будто она еще ребенок. Тринадцать лет, «О Ромео, возраст Джульетты!». Ее принимали за мою дочь, между тем как она искала следы своего настоящего отца, мальчика, уцелевшего после массовых убийств армян, легко поднималась по крутым деревенским улочкам Кадыкёя и Юскюдара… Вот что было связано с воспоминаниями о колье, исчезнувшем в багажном отсеке «Боинга».
С любовью думая о девочке моей мечты, я несколько недель кряду искал колье перед нашим отъездом; и вот теперь это, навсегда затерянное где-то между сладостно-горькими воспоминаниями и забвением небольшое сентиментальное сокровище уже никогда не будет ей вручено… Усердием «Экспресса» мое грешное признание стало общим достоянием ровно через неделю: писатель — поборник Нового Романа, лишившись всего своего багажа, жалеет не о рукописи, превратившейся в пепел, а всего лишь о «драгоценностях жены»!
В конце концов и вопреки всем опасениям наши чудесные новые чемоданы, тоже купленные для этого путешествия, оказались у нас в руках через несколько часов. Слегка помятые, они находились в куче вещей, вывалившихся из менее прочного багажа. Кинематографическая же кооперация, для налаживания которой мы и летели в Страну восходящего солнца, ни разу не выходила за рамки технической разработки сценария, так как богатая японская компания голливудского пошиба, заключившая со мной дорогой контракт, явно и никак не подозревала о еретической сущности повествовательных структур, созданием которых между тем я занимался вот уже несколько лет. Эти люди обратились ко мне по совершеннейшему недоразумению, автором которого являлся, по неясным причинам, один французский продюсер и которое продержалось целых полгода.
Через несколько месяцев после происшествия с «Куин Элизабет», которую удалось успешно пограбить, был благополучно отснят крупнобюджетный фильм; французский вариант его получил название «Ужас на „Британике“». Уже одно зловещее звучание многозначительного окончания «…итаник» напоминает о самом крупном в мире пароходе, который завалился на бок в результате смертельного столкновения. Капитаном был не кто иной, как Омар Шариф, чье англосаксонство, разумеется, может показаться спорным; у него была любовная интрижка с первоклассной красавицей блондинкой, как положено, замужней. Угрозы террористов посреди океана; спасательные самолеты, срочно примчавшиеся с берегов Альбиона; увиливания компании; пассажиры, борющиеся со страхом (о фотографировании не может быть и речи!); напряженность тишины и взглядов. И так далее.
Однако — что особенно ценно — выброска водолазов и оборудования была произведена, невзирая на разбушевавшийся шторм, так что несколько моряков унесло в океан на наружных деревянных трапах, несколько других — на драгоценных ящиках, сплошь заляпанных пеной; третьих — на мотоботах, которые то пропадали, то вновь появлялись на гребнях тридцатифутовых валов. На этот раз в хитроумных трюмах теплохода «действительно» были бомбы. Некоторые даже взорвались и наделали немало бед, несмотря на все умение и мужество доблестных саперов. Окончательная катастрофа, как положено, едва-едва не случилась в конце сотой минуты фильма. Закаленный трагедией Омар Шариф стиснул зубы и решил навсегда оставить красивых пассажирок их мужьям.
Из всех подлинных подробностей нашего злоключения самая интересная, несшая в себе заряд настоящей трагедии, оказалась исключенной сценаристом: в тот раз на борту «Куин Элизабет П» проходил съезд богатых американских паралитиков, которые передвигались по кораблю на своих никелированных колясках… Но автором фильма был явно не Бунюель.
Если проблемы патетизма и метафоронедержания
