Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин
После того как мама ушла на пенсию, ей становилось все хуже — развился рак легких. Она много курила, как оказалось, убийственно много. Дышала все труднее. Через еще пару лет, в 1985 году, мама рассказала мне, что есть фешенебельный дом для пожилых людей, который дамы ее круга очень хвалят. Но, конечно, попасть туда невозможно, уж очень дорогое удовольствие. На что я ей ответил: «У тебя есть сын. Ты думаешь, что я не смогу заработать на это?»
В то время мне предложили профессуру в США, которая хорошо оплачивалась (тогда многие ведущие американские университеты «покупали» себе английских профессоров). Мне не хотелось переезжать, но я договорился с Университетом Анн-Арбора проработать у них полгода, чтобы понять, насколько мы подходим друг другу. Я взял в Манчестере оплачиваемый отпуск, принял временную работу в Анн-Арборе и, живя скромно при двух параллельных зарплатах, собрал кучу денег, привез их в Израиль и отправился в тот дом для престарелых.
Когда я приехал туда, меня вначале не пустили — был неприемный день. Я зло обругал охранника, на что он вдруг с широкой улыбкой открыл дверь и предложил войти: «Я давно не слышал такого прекрасного пальмахского[14] иврита». В офисе объявили, что, к сожалению, у них очередь на два года. Я записал маму в нее и, вернувшись домой, рассказывал, как обстоят дела, когда вдруг зазвонил телефон: «Место для вашей матери нашлось, нам было бы стыдно не предложить его, принимая во внимание вашу биографию». Мама и впрямь переехала, а я уехал в Англию. Но после трех недель мама сказала мне по телефону, позвонив в Англию, что ей там не нравится и она возвращается домой.
Дальше — хуже. Рак развивался, и я опоздал. Был на переговорах с советскими социологами в Новосибирске и так и не успел вернуться вовремя проститься с мамой. Моя жена Шуля — мы поженились в 1970‑м — успела долететь до Тель-Авива из Лондона, где работала в LSE, и быть с ней до конца. А я опоздал. В решающую минуту не мог сесть у постели самого близкого мне человека. Чувства вины мне не изжить.
Фамилия Шанин
Мое первоначальное фамильное имя представляло характеристики города, как и прошлые занятия моей семьи. Фамилия состояла из двух частей: первая на идиш (или немецком), вторая — славянская. Это двуязычие в рамках одного фамильного имени определяло в немалой мере характер населения города и языков, на которых в нем говорили. «Зайд» — это шелк, а «шнур» — веревка. То, как все это писалось на польском, делало имя окончательно нечитабельным на большинстве европейских языков. Труднее не придумаешь для тех, кто не являлся сыном или дочерью Вильно.
С увеличением моих международных связей и обязанностей возникало все больше трудностей с произношением моей фамилии. Во время моего первого визита в Англию повторялась беспрестанно следующая сцена: я приезжал на встречу в министерство, меня встречал на входе один из младших чиновников и вел по длинным коридорам здания. На пути он не менее чем трижды заглядывал в записку, в которой содержались мои данные, и, все более напрягаясь, спрашивал: «Извините, не могли бы вы повторить мне вашу фамилию?» Я повторял ее, добавляя: «Извините, это, конечно, трудночитаемое имя», и смотрел далее, как мой провожатый стучал, открывал дверь, краснел и говорил что-то совершенно несуразное — вне всякой связи с тем, как должна была звучать моя фамилия. Назавтра повторялось то же.
Я мало что мог сделать с этим, пока здравствовал мой отец. Его, несомненно, обидело бы предложение изменить фамилию, которую он считал глубоко уважаемой в нашем городе. После его смерти я решил формально сменить фамилию. Тогда появились новые трудности: ни я, ни мои друзья не имели ни малейшей идеи, на что можно было бы ее сменить. Я попросил знакомого, который работал в Израильской академии языка, помочь с этим делом, и он предложил: «Шани» — на иврите это значит «пурпур» и «шелк» и имеет в своем составе звук «ш», как и оригинальная фамилия. Я поблагодарил, но сказал, что там, откуда я происхожу, фамильные имена не кончаются на гласный — мы не украинцы. Далее я попробовал сам, добавляя разные буквы к «Шани». Получалось Шанир, Шанис, Шаним и т. д. Шанин прозвучало лучше, и я официально просил у Министерства внутренних дел Израиля изменения фамилии. Перед тем для верности дела я посмотрел в телефонную книгу Тель-Авива — не хотелось получить неожиданных «родственников». Все оказалось хорошо — никаких Шаниных там не нашлось.
Через месяц, в 1954 году, я вылетел в Лондон на ежегодный съезд специалистов по истории России. После моего выступления ко мне подошла пожилая женщина ученого вида и сказала: «Вы, несомненно, родственник уважаемого профессора Льва Шанина. Как приятно знать, что интерес к крестьянскому вопросу удерживается в определенных семьях!» Оказалось, что у Бухарина был советник по сельским проблемам, бывший меньшевик Шанин (позже выяснилось, что это его партийная кличка, которую он сделал фамилией). У меня не хватило отваги признаться, что я сам стал Шаниным неделю назад. Позже нашлись в России другие Шанины, которые сплавляли лес в Тамбовской губернии, нашлись также актеры и писатели. Неплохой вариант — мне понравилось иметь таких однофамильцев.
Часть II
Израиль: Земля обетованная
8. Путь к мечте
Париж 1947 года
Мой путь к Эрец Исраэль — Земле Израиля — пролегал через Париж. Границы Польши были еще открыты: поезжай куда хочешь, а если ты еврей — того лучше. Я прибыл в Париж накануне 29 ноября 1947 года, то есть дня, когда Объединенные Нации голосовали по вопросу создания двух новых государств на территории Палестины — еврейского и арабского. Это означало бы решение воссоздать еврейское государство после двухтысячелетнего перерыва. Вместе с другими из сионистского лагеря я праздновал великую радость осуществления мечты, к которой Движение шло поколениями. Мы не спали 29 ноября всю ночь, ждали результатов голосования в Ассамблее Объединенных Наций. Считали и пересчитывали голоса: для решения о создании двух новых государств нужно было набрать две трети голосов представителей наций — членов ООН. Медленно тянулось время. «…Коста-Рика за, Греция против, Чили воздержалась…» — стрелка весов двигалась то вперед, то назад. В конечном счете 33
