Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
Так, я сказал, что мы детьми были как-то особенно близки с бывшею крепостною прислугою. Если это было влиянием уже демократических идей, проникших уже тогда в нашу семью, то я глубоко благодарен такому их влиянию. Мы с братом Мишей, младшие, ужасно любили прислугу и в летние и осенние месяцы в деревне почти все свободные часы проводили с миром прислуги или на галерее (или «галдарее», как ее называли по-простонародному) в игре в бабки и городки с дворовыми мальчишками сверстниками, или просто в разговорах и за игрой в дураки, в короли и в раме, со взрослыми в комнатах прислуги.
Наше первое учение, когда мне было 7–8 лет, было в нашей Никольской народной школе у нашего умного отца дьякона Александра Михайловича Доброклонского, о котором я уже упоминал. Это учение обязало нас на всю жизнь с «товарищами» по учению, потом уже бородатыми и старыми мужиками из соседних вотчинных деревень Филимоновой, Федоровки и Арбузовой (Платон, Поликарп, Ванюшка, Москаль, «Куракин», «Ворона», Ленька Овицский при встречах часто поминались как прежние товарищи).
Кстати, скажу о крестьянской и дворовой детворе: ничего грубого, ничего похабного, ничего безнравственного я никогда от них не слышал. С миром обычного среди интеллигентной молодежи цинизмом, похабщины и грязных анекдотов мы с братом впервые встретились, когда поступили в 6-й класс одной из лучших в то время в Москве классической гимназии Поливанова.
Так вот, мировоззрение этого мира старой прислуги, я думаю, во многом пересосалось и в мое детское мировоззрение: мы любили церковь, я многие годы прислуживал в алтаре с кадилом и со свечей при выходах мальчиком в церкви, я восторженно любил церковные колокола, мы любили лазить на колокольню и знали, сколько весу в каждом колоколе в разных приходах и даже на знаменитой колокольне Троицкой лавры, мы любили и много водились с сельским духовенством, зная их всех в округе и часто посещая их на прогулках, пили у них чай.
Мы любили лошадей и любовались красивыми барскими выездами в Петербурге. Помню зимний выезд, блестящую пару с пристяжкой и голубой сеткой на лошадях знатной княгини Суворовой, как эти лошади раз понесли по Фонтанке, как кучер опрокинутых саней бился головою о тумбы. Помню наш детский испуг и ужас, останется ли кучер жив.
Мы, мальчиками, любовались и долго простаивали у ворот нашего петербургского дома, когда приезжала к нам элегантная карета с вороными конями, каких у нас никогда не было, в золоченой упряжи тети Лели Всеволожской или великолепное четырехместное ландо. Это тогда была еще новость, с ярко-желтыми колесами, запряженное чудными вороными рысаками, ландо, принадлежавшее тогда одной из самых богатых и элегантных наших тетей, замечательно хорошенькой тете Алине, графине Зубовой. Мы любовались и завидовали великолепным из американской лакированной кожи высоким сапогам двоюродного брата Миши Всеволожского. У нас с братом таких сапог никогда и в заводе не было. Словом, в детстве мы любили проявления богатства и блеска.
В особенности увлекал нас блеск военщины. Наш дом был против Летнего сада, нам видно было из окон Марсово поле или, как тогда называли, Царицын луг. Как яркое впечатление детства вспоминается мне обычное в то время ежегодные блестящие майские парады. Из открытых окон в солнечный майский день с утра мы, мальчики, любовались проходящими мимо нашего дома в блестящей тогда летней форме войсками. Отец наш был в то время (с 69 г.) 36-летним генералом свиты. В то время у свиты были две формы — серебряная и золотая с красными штанами с золотыми лампасами и каска с трехцветным оранжево-черно-белым плюмажем. С каким почтительным восхищением мы подходили и рассматривали каску и шпагу отца, приготовленные на столе в его кабинете камердинером Павлом Тимофеевичем. Мы спорили с нашей гувернанткою M.lle Монастье, какая из двух форм лучше: мы восхищались золотой, она предпочитала серебряную. Наконец отец выходил в золотой полной парадной форме в Станиславской ленте из своей уборной.
Вот он садится у крыльца дома на лошадь в великолепном чепраке, которую подводит ему берейтор. Мы, дети, и прислуга, преимущественно женщины, в восхищении от зрелища: мы любуемся и гордимся отцом, они — своим хозяином, красивым графом, царским генералом.
Несколько раз нас возили во дворец принца Ольденбургского из окон смотреть на майский парад. Боже! Какое восхитительное зрелище, в особенности, кавалерия — кирасиры, гусары, казаки, или несущаяся в карьер со страшным грохотом конная артиллерия. А прибытие на парад Государя, а объезд его с блестящей святой рядов войска! А общая атака кавалерии в заключение парада! После парада Государь и царская фамилия проходила мимо нас, детей, по комнатам дворца принца, шествуя к нему на завтрак. Памятен мне шах персидский, участник такого парада и шествия.
А развод каждое воскресенье зимою и завтраки у нас офицеров конной артиллерии, где служил дядя Саша в полных парадных формах после развода! Какое восхищение было для нас, детей!
<Детские воспоминания о царской фамилии>
Перехожу к другим личным впечатлениям детства от царской фамилии. Зимой каждый день мы гуляли с отцом и с собачкой «Пестряком» по Дворцовой набережной, потом по Невскому и по Караванной возвращаемся на Фонтанку. Это называлось «Tour imperial» [Императорский тур]. (На этих днях /1923 г./ я прочел в воспоминаниях Соллогуба объяснение такого названия: это была ежедневная прогулка Императора Александра I.)
На набережной или в Летнем саду мы встречаемся с Государем, высоким, величественным в белой фуражке, сопровождаемым желтым и черным сеттерами. Отец и мы, мальчики, вытягиваемся во фронт, отец — руку под козырек, мы — снимая шапки. Мы в восторге, что встретили Государя.
Раз собака Государя увязалась за нашим маленьким Пестриком. «Milord, Milord!» — кричит низким, горловым, картавым голосом Государь; будочник бросается разнимать собак. Мы идем дальше по набережной. Поминутно останавливаются солдаты, или красавчики юнкера и пажи и молодцевато с шиком вытягиваются во фронт перед нашим отцом. Мы, дети, испытываем радостно конфузливое чувство.
Часто гуляем без отца, с дядькой, старым николаевским солдатом в форме, нашим добрым Василием. Однажды, встретив Государя в Летнем саду, идущего по деревянным мосткам, мы сходим с дядькой с мостиков и добросовестно вытягиваемся во фронт. Государь что-то сказал, чего мы, дети, не раз слышали. «Графы Олсуфьевы, Ваше Императорское Величество» — громким отрывистым голосом выпаливает наш дядька-солдат. Оказывается, Государь спросил, чьи дети.
В другой раз мы гуляем с матерью тоже зимою в Летнем саду. Теплый тихий зимний день, но снег падает большими хлопьями. Встречаются нам две важные дамы; мы,
