Время собирать груши - Михаил Яковлевич Грушевский
Монолог «Два девятых вагона» – это, наверное, была отправная точка в народной симпатии, а потом и любви к Михаилу Задорнову. Следующий пик пришелся уже на перестроечное время, когда проходили первые зарубежные гастроли Задорнова для русскоязычной публики, живущей в Израиле и Америке. Его первая реакция была восторженная, что вообще было свойственно многим советским людям, поскольку долго был «железный занавес» и заграничная жизнь представлялась нам в фантазийном свете. Когда Задорнов съездил в свои первые зарубежные поездки, он их описывал с точки зрения ментальности советского человека, который сталкивается с очень необычными, в том числе техническими сложностями западной жизни, и они приводят его в ступор, в какой-то детский восторг.
Кстати, однажды Михаил Задорнов даже выступал вместо президента с новогодним обращением к народу. Я прекрасно помню это. Наступал 1992 год. Мы еще не понимали, какая драма произошла: развалилась огромная страна. Пребывали в эйфории от того, что наступила такая свобода: артист вместо президента к народу обращается. Мы были наивны, ошалели от новизны. Думали, что начинается великая эпоха. И только сейчас понимаем, что во многих вещах тогда заблуждались…
Но именно Задорнов дезавуировал или разрушил идеологические и цензурные барьеры, и это был прорыв. Я сам был свидетелем, и это было радостное и счастливое освобождение от каких-то идеологических шор. В 90-е годы Задорнов прочувствовал интересную линию, когда он рассказывал о том, насколько мы чрезмерно идеализировали свои фантазии о западном, в том числе американском, обществе. Мне кажется, это тоже был прорыв. Мне даже казалось, что он во многом сгущает краски, и не могу сказать, что меня приводил в восторг рефрен о том, какие же они тупые. Но мне кажется, что каким-то образом он прочувствовал определенную узость восприятия остального мира в американском обществе.
Несмотря на то что мы близко не дружили, у нас с Задорновым были хорошие, теплые отношения. Но круг его товарищей был довольно широк и разнообразен. У него были большие творческие планы. Примерно за год до смерти Михаил Николаевич прислал мне сценарий своей кинокомедии об Америке, сказав, что видит меня в одной из ролей. Это была роль советника президента. Собственно, этот фильм и должен был называться «Советник президента». Но из-за болезни он не осуществил своих замыслов.
Михаил Задорнов никогда не завидовал чьему-то успеху, а, напротив, искренне радовался за человека. Я расскажу одну вещь, которая очень показательна для Михаила Николаевича. По моим наблюдениям, он был невероятным зрителем и слушателем. Задорнов мог удивительно хохотать над выступлениями своих коллег. Например, в конце 80-х годов он был соведущим Регины Дубовицкой в программе «Аншлаг». На одном из выпусков Евдокимов впервые исполнил свой знаменитый деревенский рассказ, из которого в народ пошла фраза «морда красная». Так вот, Задорнов умирал со смеху – так, что успех Евдокимова в этом номере вырос многократно. Я даже в отношении себя помню: если Михаилу Николаевичу нравилась какая-то моя шутка или пародия, он не скрывал эмоций, смеялся размашисто и с нескрываемым удовольствием.
Ефим Шифрин
С Ефимом Шифриным мы познакомились очень давно. Мы одно время жили с ним на одной улице – Маломосковской. Он жил во дворе, это был «Дом обуви» – культовое место, особенно в советское время, во времена дефицита, там все время были очереди. Я всегда проходил его двором. И Фима с характерной для него органикой говорил: «Почему ты моим двором всегда ходишь? Я же через твой двор не хожу». Это было очень смешно.
У него просто невероятный тембр, и он очень любит подначивать, или, как сейчас говорят, «троллить».
У него за спиной Государственное училище циркового и эстрадного искусства имени М.Н. Румянцева (Карандаша), он учился на курсе у Виктюка. У него же с 1977 года он начал играть в Студенческом театре МГУ. Шифрин очень пластичный, разноплановый, очень оснащенный артист. И вот, значит, в какие-то ранние 90-е годы вдруг звонок. Домашний телефон, других у нас тогда не было. И как-то мы бла-бла-бла, а он вдруг говорит:
– Ну, хорошо, а чем ты питаешься?
– Чем, чем? Чем все.
– Что у тебя в холодильнике? Колбаса? Сосиски небось?
– Ну да, колбаса, сосиски.
– Ты с ума сошел, это же отрава! Ты знаешь, что животные трупный яд испускают, когда их на убой везут? Они это чувствуют…
И еще рассказывает в образе… Я выслушал, положил трубку, пошел к холодильнику, вынес пакет в мусоропровод. Еле-еле с грехом пополам заставил себя перейти сначала на курицу, потом вообще на рыбу, забыл вообще, что такое мясо. Проходит года два. И где-то после концертов, на гастролях, мы сидим где-то в гостинице в ресторане уставшие и голодные, ужинаем. И я смотрю, перед Фимой тарелка, и там огромный шматок мяса, а я с рыбкой, косточки отделяю. Я говорю:
– Фима, а как же, ты рассказывал, трупный яд и вообще мясо – это отрава?
– Ну, это я просто тебе свои соображения рассказал, а я качок, мне без мяса нельзя.
Я так быстренько думаю: «Ну-ну, вроде еще живой». Короче говоря, просто невероятно, у него такая сила убеждения, а еще эта подача и тембр голоса…
Вот еще один рассказ про Фиму.
Александр Дудоладов, а я с ним был знаком с 1995 года, писал юмористические сценарии для фильмов, меня кто-то с ним познакомил. Ему, конечно, хотелось для эстрады писать, а я чувствовал, что еще как-то сыро. И он мне говорит: «Слушай, у меня есть один рассказ, я его продал Фиме Шифрину за сто долларов. Там мужик идет по улице, и ему говорят: „Ты знаешь, что ты на Берию похож?“ И его позвали в музей восковых фигур. Сказали: „У нас Сталин есть, а Берии нет. Ты будешь Берией“. Такая вот история». Я говорю: «Какая-то она мрачная история: Сталин, Берия…»
