Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман
После её ухода начался бенефис Молотова, взявшего на себя функции тамады. На столе появились новые блюда и напитки – Черчилль понял: «английским завтраком» дело не завершится и махнул рукой – гулять так гулять…
В эту ночь Сталин нашёл подход к Черчиллю. Через год в Тегеране он угостил Черчилля самым крепким коньяком в мире, армянским, пятидесятиградусным «Двин», приведшим его в восторг. Как бы ни складывались затем советско-британские отношения (с ноября 1945-го бывшие союзники противостояли друг другу в Иранском Азербайджане, Греции и в Палестине), но дважды в месяц секретарь советского посольства доставлял в лондонскую резиденцию Черчилля два ящика «Двина» (12 бутылок). Эта традиция продолжилась даже после фултонской речи Черчилля, ставшей, как считают историки, началом холодной войны.
Немного отвлечёмся, раз заговорили о коньяке: будучи его ценителем, Черчилль сложил коньяку гимн, который нельзя не пропеть: «С хорошим коньяком нужно обращаться, как с дамой. Не набрасываться, помедлить… Согреть в своих ладонях. И лишь затем пригубить»…
Ах, как я его понимаю! Читатель простит меня, если после исполнения гимна коньяку, пропетого Черчиллем, я отвлекусь на рюмочку Courvoisier?
Когда Черчилль слегка разогрелся, он затронул тему коллективизации, проходившей в СССР десятилетием раньше и давно его волновавшую. Задавая вопрос, он пытался глубже понять Сталина и мотивы, которыми тот руководствуется.
«Скажите, напряжение нынешней войны столь же тяжело для вас лично, как и бремя политики коллективизации?
– О нет, – ответил Сталин, – политика коллективизации была ужасной борьбой…
– Я так и думал, – ответил Черчилль. – Ведь вам пришлось иметь дело не с горсткой аристократов и помещиков, а с миллионами мелких хозяев…
– Десять миллионов! – воскликнул Сталин. – Это было страшно. И длилось четыре года. Но это было абсолютно необходимо для России, чтобы избежать голода и обеспечить деревню тракторами <…>
– Что же, они все были кулаками? – осторожно спросил Черчилль.
– Да, – ответил Сталин и, помолчав, повторил: – Это было ужасно тяжело, но необходимо…
– И что же с ними произошло? – полюбопытствовал Черчилль
– Многие из них согласились пойти с нами. Некоторым дали обрабатывать землю в районе Томска или Иркутска и дальше на Севере. Но там они не прижились. Их невзлюбили местные жители. В конце концов, их же батраки расправились с ними»[44].
Черчилль промолчал, отметив в своих мемуарах, что, выслушав объяснение Сталина, он содрогнулся при мысли о миллионах жизней (Сталин назвал цифру – десять), погибших на просторах Сибири.
На дачу в Кунцеве, на время визита ставшую резиденцией Черчилля, премьер-министр вернулся в половине четвёртого утра, и уже через два часа он вылетел в Тегеран.
Позже, принимая британского посла, Молотов поинтересовался у него о впечатлениях Черчилля об этой встрече. Керр рассказал, что вечером 15 августа он ждал Черчилля на даче, поскольку тот, не ожидая сталинского сюрприза, пригласил его на ужин в половине девятого.
Керр решил для себя, что если Черчилль приедет к ужину ровно к половине девятого, то это будет плохим признаком. Но Черчилль опаздывал, и настроение Керра повышалось. Когда в половине четвёртого Черчилль вернулся на дачу, он бросился на один из больших диванов и сказал: «У меня очень сильная головная боль, но, ей-богу, это того стоило». Затем он вкратце пересказал Керру содержание беседы. Он был счастлив. Ему казалось, что он достиг очень многого в установлении личных отношений со Сталиным. Настроение Черчилля напомнило Керру расположение духа молодого человека, сделавшего предложение о женитьбе, которое было с радостью принято.
Сталин сумел расположить к себе гостя. Черчилль был потрясён его любезностью и предупредительностью. После ужина в домашней обстановке в присутствии дочери Черчилль поверил в возможность установления с ним непринуждённых, дружелюбных и неформальных отношений».
Возможно, Сталин повторил бы этот приём и Светлана отправилась бы с отцом в Тегеран, Ялту и Потсдам и сделала бы карьеру на дипломатическом поприще (она великолепно владела двумя языками, английским и немецким, и в МГУ получила хорошее образование).
Через полтора года, зимою 1943–44-го, он убедился, что дочь прекрасно владеет английским языком. Произошло это после одной из их редких встреч, когда он вдруг сказал ей: «Немцы предлагали обменять Яшу на кого-нибудь из своих… Стану я с ними торговаться! Нет, на войне как на войне». Он нервничал, сообщая об этом дочери, и, чтобы переключить разговор на другую тему, сунул ей письмо Рузвельта и потребовал: «Ну-ка, переведи! Учила, учила английский язык, а можешь ли перевести?» Она легко справилась с отцовским экзаменом, и он остался доволен.
Ещё при жизни отца она могла бы, как Вася, взлететь по карьерной лестнице, и поскольку, в отличие от Васи, к ней не было нареканий, то, возможно, как и многие другие выдвиженцы Сталина – Суслов, Громыко, – продолжила бы дипломатическую карьеру, а после смерти отца уехала бы послом в одну из англоязычных стран.
Хрущёв, Ворошилов, Микоян… все, кто с детства знал её и Надежду Аллилуеву, относились к ней доброжелательно. Но не сложилось. Лямур, лямур… Каплер, Морозов…
Черчилль и Рузвельт не знали, что Светлана перестала быть папиной любимицей, и таскали за собой в Ялту дочерей, чтобы не ударить лицом в грязь, полагая, что Сталин приготовит им встречу с повзрослевшей дочерью, которой они привезли компаньонку. Какая задумка не осуществилась! На исторических фотоснимках за спинами Большой Тройкой отцов возвышается Большая Тройка дочерей-красавиц, «истинных вершительниц судеб мира».
Часть вторая
Каплер
Александр Покрышкин, единственный удостоенный в годы войны золотой звезды Трижды Героя Советского Союза, окончил лётную школу в 1939 году. Звание полковника он получил в июне 1944-го. За годы войны Покрышкин совершил 650 вылетов, провёл 156 воздушных боев и лично сбил 59 вражеских самолетов. В генерал-майоры его произвели после смерти Иосифа Сталина, не желая смущать генерал-лейтенанта Василия Сталина, в послужном списке которого за четыре года войны набралось 26 боевых вылетов и 2 лично сбитых самолёта противника, чему «свежо предание, да верится с трудом». Есть немалые подозрения, что Васе они были приписаны. Но следует быть справедливыми: трусом он не был, и скромную статистику нельзя ставить ему в вину. Сталин, потеряв старшего сына, не хотел рисковать младшим и запретил Васе участвовать в боевых вылетах.
Был ещё один Трижды Герой Советского Союза, Иван Кожедуб, но
