Театр и военные действия. История прифронтового города - Валерий Альбертович Ярхо
Часть 4
Реалии военной жизни тыла
Места дислокации
В самом конце 1941 года помещения Дворца культуры Коломзавода в очередной раз поменяли хозяев. После ухода из Коломны занимавшего ДК штаба одной из воинских частей здание передали госпиталю № 4850[195], переведенному в Коломну из города Артемовска (Бахмут) Донецкой области. После того как в ноябре 1941 года Артемовск был занят немцами, госпиталь немало поколесил по стране, скитаясь по городам и весям, прежде чем добрался до Коломны, где обосновался прочно и надолго.
Официально госпиталь начал работать 5 января, но в здании Дворца культуры раненых стали принимать раньше. Во всяком случае в конце декабря 1941 года – судя по запискам Василия Васильевича Немова – в госпитале, разместившемся в ДК завода им. Куйбышева, уже находились раненые, для которых наряжали новогоднюю елку. Новый госпиталь кроме Дворца культуры занял еще хирургический и терапевтический корпуса городской больницы. Возможно, эти помещения передали госпиталю уже в январе 1942 года, из-за чего разнятся даты начала работы.
Госпитальный приемный пункт разместился все в том же Зимнем театре, что и прежде. Снова на пути к фабрике-кухне, расположенной в тылах театра, подходили поезда военно-санитарных «летучек», доставлявших раненых из фронтовых лазаретов. В иной день прибывало до трех эшелонов.
Первые партии раненых красноармейцев и командиров из полевых госпиталей Западного фронта в госпиталь № 4850 доставили 10 января 1942 года. Но в Коломну попадали бойцы не только Западного фронта. Здесь оставляли нуждавшихся в экстренных операциях тяжелораненых, забирая их из санитарных эшелонов, шедших в глубокий тыл. Полностью развернувшийся на новом месте госпиталь мог принять до 1000 раненых[196]. Кроме большого госпиталя № 4850 в городе располагалось еще несколько военных госпиталей поменьше, размещавшихся в школах и других приспособленных для медицинских нужд зданиях. Временно в город переводились полевые госпитали и лазареты воинских частей, пополнявшихся и формировавшихся в Коломне и ближайшей окрестности перед отправкой на фронт. Но настоящим «долгожителем» стал именно госпиталь № 4850, который оставался в Коломне до 1946 года[197].
Несмотря на изобилие в городе самых разнообразных медицинских учреждений, гражданскому населению Коломны в них ходу не было. Горожан лечили в диспансере, в левом крыле которого открыли стационар. Оперировали гражданские медики в хирургическом отделении бывшей земской больницы на Посадской улице, названной «Имени Пятилетия советского здравоохранения», или попросту «Им. Пятилетия». Велся прием в бывшей психбольнице. Вся акушерско-гинекологическая помощь оказывалась только в роддоме № 1 на Комсомольской улице. Работала амбулатория Коломзавода. Хотя осенью 1941 года большинство работников заводской медсанчасти уехали в Киров вместе со всем предприятием, но все же завод работал, и тех рабочих, которые остались в Коломне, пользовали не поехавшие в эвакуацию врач и фельдшер.
В детской больнице работали амбулатория и стационар[198]. Это был очень важный пункт борьбы за сохранение детских жизней. Медики сами носили воду, топили печи, ремонтировали здание. Их стараниями в городе открыли два пункта питания для детей младшего возраста. Там подкармливали детей, которым не исполнилось четырех лет и ослабленных от недоедания до семи лет. На этих пунктах ежедневно отпускалось до 1000 порций в сутки – давали детям щи, супы, каши, компоты, стараясь придерживаться меню детского сада. Это если получалось[199]. В городе было голодно. По-настоящему. До истощения.
Чтобы не раздражать дотошных читателей пустословием, обратимся-ка мы лучше к воспоминаниям тех, кто сам пережил военное время. Для Коломны очень важно свидетельство Валентины Григорьевны Исачковой (Акимовой)[200]. Семья рассказчицы происходила из духовного сословия. Дедушка Валентины Григорьевны в апреле 1908 года стал псаломщиком при кладбищенской церкви Святых Петра и Павла, и его семейству отдали половину дома неподалеку от Рязанской заставы[201], выстроенного для причта Петропавловской церкви известным городским благотворителем купцом Миляевым. В этом «миляевском доме» Валя Акимова провела свое детство.
Когда началась война, ей исполнилось шесть лет. Первым из их дома ушел воевать отец. Потом подошел черед старших братьев. Мать осталась единственной работающей, вернее, служащей. Она окончила женскую гимназию, и ее, как грамотную, несмотря на «чуждое социальное происхождение», приняли на службу в Народный суд. То, что Акимова была служащей, очень важный нюанс рассказа. На карточки служащих нормы отпуска были примерно вдвое меньше, чем у рабочих. Бабушка и Валя считались иждивенцами. Их карточки были самые «тощие». Таким семьям приходилось горше всего. Собственно, спас Акимовых богатый довоенный гардероб:
«Перед войной мама сшила себе красивые платья. Папа заставил ее заказать осеннее пальто у лучшего мастера Бажанова. Ничего этого мама не надела ни разу. На работе маме иногда выделяли лошадь и подводу, чтобы съездить и поменять вещи на продукты. Спасибо ей, дорогой, за то, что сама от недоедания попадала в больницу, а меня спасала.
Когда она с базара приносила 2 кг картошки, то долго думала, что лучше: суп сварить или отварить целиком? Иногда на работе ей давали талон на 200 г рыбьего жира, и тогда наступал праздник – жареная картошка».
На маленькую Валю мама возложила совсем не детские обязанности:
«У бабушки отнялись ноги, и она была прикована к постели. Уходя на работу, мама показывала, где стоит чугунок с едой для нас с бабушкой. В нем – бульон из лука с кусочками картошки. Дома холодно, еда остыла, вода закончилась. Мне нужно убрать постель, покормить бабушку, принести воды из колонки. Бабушка ест плохо, так как еда остывшая.
Одеваюсь, беру два чайника, чтобы не тащить санки, отправляюсь за водой. Переливаю ее в ведро и снова иду»[202].
В 1943 году бабушка умерла:
«Помню бабушкины поминки. Лежала бабушка в белом дощатом гробу. Похоронили ее на “новом’’ кладбище, к дедушке положить не разрешили[203]. На поминках были щи из зеленой капусты, картошка с селедочной долькой и компот из зеленых помидоров на сахарине».
Голодуха
Про голодовку военной поры вспоминают не только в одной Коломне, так было всюду. Вот что припомнилось Владимиру Алексеевичу Войцекяну, жившему в городе Раменское, гораздо ближе к Москве:
«В феврале 1942 года я поступил на работу в электромастерскую фабрики “Красное знамя’’[204]. Она обслуживала жилой фонд фабрики, а также все предприятия, так или иначе связанные с фабрикой: хлебозавод, баню, прачечную, столярные мастерские и пр. Мастер с утра распределял задания. Остальные ребята, в том числе и я, выполняли работы по заявкам жителей (“свет не горит!”), а также всевозможные монтажные работы. Обедали мы в фабричной столовой. Рацион состоял в основном из жидкого пшеничного супа и двух-трех ложек пшеничной же каши. В общем, голодным сел, голодным встал. Тем более когда во время еды за твоей спиной стоит человек и жалобно просит: “Оста-а-вь супчика-то… Хоть ложечку!.. Корочку-то оставь!”
Иногда, не выдержав, действительно оставляли, а иногда молча все доедали и уходили. Таких людей называли “доходягами’’, то есть дошедшими до самой крайности истощения.
Чтобы как-то подработать, ребята мастерили электрические плитки. Для этого бралась половинка кирпича и в ней ножовкой пропиливались пазы, в которые помещалась нагревательная спираль. За такое “изделие” можно было получить килограмм хлеба.
А однажды мы съели собаку. Как-то вечером около трансформаторной будки, в которой производили какие-то работы, мы увидели небольшого песика, довольно-таки упитанного, и забрали его с собой. Когда принесли его в мастерскую, решили:
“Сварим из него суп!” Мясо было очень вкусным. Надо сказать, что на фабричном дворе встретить собаку было большой редкостью. Чаще можно было видеть на помойках выброшенные туда собачьи шкуры и головы»[205].
