Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г - Андрей Владимирович Николаев
– Как дорога через горы? – обращается ко мне Шаблий.
– Я ехал под общим направлением буссоли сорок девять ноль-ноль. Склоны крутые и густой лес, кустарник и глубокие овраги. Шесть километров дадут и все десять, – ответил я.
– Пойдем через перевал, – обратился командир полка ко всем присутствующим, – быть всем внимательным и не отставать. Николаев возглавляет головной дозор. Строго держаться направления заданной буссоли.
– Темнота уж больно непроглядная, товарищ подполковник, – говорю я совсем тихо, – такая тьма и на психику людей давит.
– Скоро светать начнет, – сказал Шаблий спокойно и уверенно.
Тронулись в путь. Шло нас не более двадцати человек. Идти трудно, очень трудно – крутые склоны баконьского леса наводопели от дождя и стали скользкими. Радистам с тяжелой аппаратурой и разведчикам с приборами было прямо невмоготу. Я, командир полка и ответственный замыкающий Митюшов пользовались для связи зелеными сигнальными фонариками. Едва прошли километра полтора и переправились через один гигантский овраг и через пару незначительных, как в небе загрохотало, часто и будоражно. Дождя пока еще не было, но гроза шла совсем близко. Раскаты грома следовали тотчас за вспышкой молнии. При их феерическом блеске выхватывались на миг то корни каких-то вывороченных гигантских деревьев, то раскоряченные, кривые сучья огромных дубов. Душу волновало и будоражило состояние ощущения некоей сказочной романтичности – к сердцу подкатывал холодок страха. Вместе с тем почему-то было отчаянно весело. Ветер бушевал в ветвях, носился вихрями и завываниями по всему лесу, рвал наши плащ-палатки со страшной силой. Глаз мой, не отрываясь, следил за стрелкой буссоли, дрожавшей на тонком, игольном своем основании. «Где страшнее, – подумал я, – в бою или здесь. Не знаю, – ответил бы я. В бою – страх идет извне, ибо опасность надвигается со стороны противника. А тут, тут страх – изнутри, из души!» Преодолеть этот «внутренний страх», адаптироваться в окружающей обстановке – вот наша задача. И она постепенно выполнялась – происходила адаптация. Пройдя большую часть пути, люди освоились в окружающей среде, а встреча с противником вряд ли представлялась реальной.
Близилось время рассвета. Вокруг все просветлялось и теряло таинственно-романтический налет. В голове шли Борька Израилов, Серега Жук, Ефим Лищенко – люди, в которых я был уверен. Они вступят первыми в бой и прикроют товарищей. Небо светлело и смотрелось мутно-серой пеленой сквозь причудливый узор древесных ветвей. По оврагам и низинам стлался густой туман. Идти становилось легче – люди вошли в ритм подъемов и спусков. И все уже казалось не таким таинственно-страшным.
В седьмом часу был преодолен последний перевал и спуск в долину, по которой шла дорога на Веспрем. Командир полка дал команду «остановиться!». Нужно было осмотреться, прийти в себя, выяснить обстановку. Заняли небольшой хутор у самой дороги. Выставили караулы.
Подполковник Шаблий по характеру был человеком решительным, однако молчаливым и скрытным – он никогда не комментировал своих приказов и решений. Помалкивал и я с Митюшовым. Развернув рацию, Шаблий стал с кем-то налаживать связь, вести какие-то переговоры, что-то отмечать на карте. А мы, предоставленные самим себе, стали дремать, сидя у стены, и, наконец, заснули.
Проснулся я от шума подъехавшей колонны штабных автомашин. Нина что-то громко рассказывала Федору Елисеевичу, и тот смеялся азартно и весело. Я вышел на улицу.
– Как ехали? – спрашиваю у Черепанова, водителя штабного фургона.
– Да хорошо ехали, – отвечает тот, – в объезд ехали.
– Чудно, товарищ старший лейтенант, – говорит Сережа Попов, – Европа, мадьяры. А село проезжали – Чеснок называется.
– Это точно, – подтверждает Черепанов, – как есть, Чеснок название…
Пошел мелкий частый дождь. Шаблий отправился отдыхать в свой автобус. Шуркин доложил, что Пещинский пригнал лошадей. Делать было нечего, и я, растянувшись на лавке, стал дремать. Перед тем я спросил Шаблия:
– Ради чего мы поперлись в эдакую ночь через этот перевал?
– А черт его знает, – усмехнулся Шаблий, – разве мало приходится выполнять нелепых предписаний и приказов.
Проснулся я от шума. Посреди комнаты стоял подполковник Федотов и спрашивал, где Шаблий. Я послал Шуркина сообщить о прибытии командира 351-го полка. Федотов вышел, а в окно увидел я до взвода конницы. Статные ребята с голубыми погонами десантников при гусарских саблях и шпорах сидели на породистых венгерских лошадях. Это была конная разведка, организованная в федотовском полку энтузиастами на добровольных началах. На крупном вороном жеребце гарцевал капитан Володька Воронцов. Время близилось к двум пополудни.
Выйдя на улицу и сделав приветственный знак Воронцову, я направился к автобусу командира полка. Шаблий и Федотов стояли рядом и о чем-то беседовали. Я остановился на почтительном расстоянии, полагая, что если понадоблюсь, то позовут.
– Николаев, – крикнул Шаблий, – подойди!
Я подошел.
– Конная разведка 351-го идет на Баконьсентласло. Павел Николаевич Федотов намерен исследовать этот район и выяснить возможное наличие там сил противника – на нашем открытом правом фланге. Мы же имеем предписание: к исходу сегодняшнего дня занять боевой порядок в районе юго-восточной окраины населенного пункта Баконьсентласло. Тебе лично предстоит просмотреть дорогу и оценить безопасность марша боевой техники полка.
– Ясно, товарищ подполковник, – ответил я, – когда выступать?
– Наши разведчики готовы, – говорит Федотов, – а заводные лошади у них имеются.
– Что ты, Павел Николаевич, – смеется Шаблий, – у него своя.
Через десять минут, в сопровождении Пещинского, я уже присоединился к отряду конной разведки федотовского полка.
– Андрей-то наш, – хохочет Нина, высунувшись из окна автобуса, – как заправский кавалерист.
– А ему так и положено, – слышу я голос Шаблия, – артиллерист полевой артиллерии обязан быть хорошим конником.
Любая похвала приятна человеку. Особенно же похвала на войне, где люди черствеют и больше думают о себе.
От хутора отряд пошел крупной рысью. Воронцов горячил своего вороного – он отлично сидел в седле, и я крикнул ему:
– Где наловчился?!
– В московском «Пищевике»! – ответил он не без гордости.
Ветер разогнал нависшую хмарь, по небу неслись рваные облака, горячее весеннее солнце играло на мокрой зелени, высвечивая куски пейзажа. По земле ползли причудливые тени. Мы огибали лес, остававшийся слева. Справа простиралось широкое пахотное поле с брошенным на нем плугом и еще каким-то сельскохозяйственным инвентарем. Настроение у ребят было хоть и серьезное, но какое-то особенно бодрое и восторженное. По годам мы с Воронцовым были старше их – остальным исполнилось не более девятнадцати-двадцати лет. И какой мальчишка, начитавшись Дюма и сев на лошадь, да еще при таких обстоятельствах, не вообразит себя Д’Артаньяном, Атосом, Портосом или Арамисом?
С рыси головной перешел в галоп и, свернув вправо, прыгнул через канаву. Несколько лошадей с ходу взяли
