Владимир Силантьев - Воздушные разведчики

- Ты спутал. Это случилось раньше, когда я летал со Шмулькой, - ответил Виктор.

Шмулькой прозвали штурмана Ивана Строева. Он слыл самым медлительным разведчиком и вместе с тем любителем шуток. Шмулька находился в землянке, но ничего не слышал. Он похрапывал на нарах, уткнувшись головой в бок Богданову, с которым его соединили в один экипаж после неудачных полетов с Петровым. А случилось вот что.

- Блуданули мы тогда отменно, - признался Петров. - Я предложил Строеву снизиться до бреющего, пройти над станцией какого-либо городишки и прочитать надпись. Спустились, проносимся над станцией. Где там! Разве на большой скорости разберешь? Делаем еще разворот - и снова не можем прочитать название станции. Задание, конечно, сорвали. Поняли, что проштрафились, теперь отстранят от полетов, заставят зубрить наши летно-штурманские науки и сдавать зачеты, чертить на па-, мять карту района боевых действий в радиусе тысячи километров...

- Постой, Виктор, ты что-то путаешь... А когда же ты сел на лес? перебил Петрова дремавший на нарах Богданов.

- То было позже. Нас со Строевым разъединили. Более того, десять боевых вылетов, что мы с ним сделали, не засчитали. Мы должны были все начинать сначала. Мне дали опытного, бывалого штурмана Алексея Малинкина. Так вот с ним я летал на разведку аэродрома Резекне. Там зенитки пробили нам правый мотор. До линии фронта двести километров. Кое-как перетянули на одном моторе передовую. От перегрева единственный исправный двигатель отказал, и мы стали падать в густой привалдайский лес. Самолет врезался в деревья. Обе плоскости и винты сразу отлетели в стороны, фюзеляж переломился, а мы остались невредимы. Пришли в себя, сняли кассету с фильмом, взяли с собой бортпаек НЗ и три дня выбирались из леса до Андреаполя.

- Все мы были зелеными, слепыми, как котята, - вмешался вдруг в разговор Слава Ящук.

К его голосу прислушались все разведчики. Некоторые привстали с нар, чтобы получше слышать, что скажет обычно немногословный штурман, считавшийся идеальным авиатором. Недаром ему вместе с Мелахом присвоили Героя. "Блудежек" и прочих приключений за экипажем Мелаха никто не помнил.

Яшук рассказал историю, которая случилась осенью 42-го во время разведки аэродромов гитлеровцев под Смоленском и Вязьмой. Осколок снаряда зенитки повредил компас. Погода была хуже некуда. Видимость отвратительная. Ящук назвал Мелаху примерный курс на восток. Вот пересекли незнакомую дорогу, развернулись и пошли вдоль нее. Авось куда-нибудь приведет! И впрямь удача - впереди показался аэродром. Ефим решил с ходу приземлиться, уже выпустил шасси и щит - v. ки. И вдруг ему померещились на стоянках самолеты с крестами на фюзеляжах. Не успел он принять решение, как в шлемофоне раздался крик стрелка-радиста:

"Фрицы на аэродроме!" Мелах дал газ и скрылся в облаках.

- Теперь оставалось лететь куда глаза глядят, - рассказывал далее Ящук. - Бензин кончался. Вынырнули мы из облаков и увидели внизу большую деревню. Домам нет конца! Впереди вдруг другой незнакомый аэродром. Много самолетов. Краснозвездные! Приземлились, спрашиваем: "Что за город мы пролетали?" Москву, говорят, "А аэродром с "мессерами"?" Наш, Кубинка. Там поставили трофейные истребители для изучения их слабых и сильных сторон. А вот за пролет через небо'Москвы с нас строго спросили. Мы, оказывается, причинили большие хлопоты командованию авиации ПВО, которое вынуждено было поднята по тревоге истребителей...

Не знаю, сколько еще продолжались бы эти воспоминания, но в землянке раздался телефонный звонок, Малютин приказал выпустить в полет экипаж Богданова на разведку погоды в тылу врага. Одновременно он должен был сфотографировать намеченные объекты. Конечно, если позволит погода.

Витюнчик - его по-прежнему так звали, несмотря на то, что грудь Богданова уже украшали два боевых ордена, - лихо взлетел и через час радировал: "Погода неважная. Иду на цель". Еще через сорок минут: "Есть разрывы в облаках", "Веду визуальную разведку объекта". Затем он передал: "Возвращаюсь".

- Работники аэродромной метеослужбы утверждали, что погода нелетная. Формально они были правы, и у командира эскадрильи были все основания отменить боевые вылеты.

- А твое мнение? - спросил Лернер нашего комэс-ка. - Отложим разведку на завтра?

- Богданов-то слетал? Другие экипажи не хуже. Ждут не дождутся вылета. "Перегорят", товарищ подполковник. 

Хорошо, согласен. Всех выпускай!

БОЕВЫЕ ПОДРУГИ

Наше одиночество кончилось. Еще две эскадрильи воздушных разведчиков перебазировались в Смоленск, а на подмосковной базе осталась одна учебная эскадрилья, в которой стажировались новички.

Мы с радостью встретили друзей-товарищей. Вместе с ними прибыла группа девушек-мотористок. Мы удивились такому сюрпризу, а начальство сочло, что на бомбардировщиках мотористкам будет работать нелегко, и решило переквалифицировать их в укладчиц парашютов - работа физически не тяжелая, требующая ловких женских рук. Но главный довод - не хватает укладчиц. Парашюты нужно было в определенные сроки распускать, тщательно проверять, если надо - стирать и гладить, затем укладывать. Словом, как и самолетам, им обязательно в срок надо делать профилактику.

Группа укладчиц парашютов, несколько девушек-фо-тограмметристок да два-три ефрейтора в юбках, работавших писарями, не могли не привлечь внимания молодых офицеров и сержантов. В часы отдыха на танцплощадке стало оживленнее. Заядлые преферансисты забыли о картах. У меня родилась новая тема для стихов:

Когда ночное небо сине,

А воздух холоден и чист,

Подходлт девушка к машине 

Мой белокурый моторист.

Пусть чуть заметны грязи сгустки 

Она найдет их все равно,

Как на любимой белой блузке

Едва заметное пятно.

Все на моторной установке

Заметит острый женский взор,

Как у подруги на обновке

Красиво вышитый' узор.

И если же хозяйским взглядом

Она мотор окинет мой 

Моя машина без отказа

Приказ исполнит боевой!

Эти стихи не имели конкретного адреса, так как никто из прибывших девушек не растревожил моего сердца - срок, видимо, не пришел. Одной из тем лирики наших ведущих поэтов в пору Великой Отечественной была переписка между фронтовиками и оставшимися дома любимыми, их постоянными мыслями друг о друге, ожиданием встречи после победы. Эти стихи и песни не оставляли равнодушными и нас, хотя, правда, большинство в нашем полку надели курсантские шинели сразу после десятилетки и не успели завести подружек.

И вот вдруг наши огрубевшие на фронте сердца почувствовали женскую ласку. Мне приглянулась укладчица парашютов Женя Смирнова, милая белокурая москвичка. Я читал ей первой все мои новые стихи. Но она, в свою очередь, понравилась летчику Константину Дунаевскому, и вскоре я с ней почти перестал встречаться. Ефрейтор Шура, штабной писарь, проводила свободное время с моим новым командиром Валентином Суг-риным. Виктор Петров на глазах преобразился - стал всегда аккуратно пострижен, надушен. Правда, он выбрал девушку из "чужой деревни". Ее звали Валя. Она работала в авиамастерских и вскружила парню голову на танцах. В первый вечер Валентина пришла в красивом шерстяном платье, танцевала легко, с увлечением и, казалось, могла кружиться до утра.