Татьяна Лиознова - Валентин Свининников
Тот единственный “выход”, найденный нами – людьми, не только видящими гнусную, античеловеческую суть гитлеризма, но и людьми, разделяющими понятия “фашизм” и “немецкий народ”. Так появились кадры с Тельманом, которые я нашла в хронике, так появилась фигура немецкого солдата Гельмута, который на наших глазах, ещё неосознанно, но становится в ряды борцов с фашизмом. Это было принципиально важным: показать человека внутри гитлеровской армии, совершающего положительный поступок и принимающего за это смерть (я сознательно пригласила на эту роль немецкого актёра Отто Мельеса), и поступок этот переводит его жизнь совсем в другое качественное измерение».
Отвечая на вопрос о названии фильма, Татьяна Лиознова пояснила:
«…так называется роман Ю. Семёнова. Но я задала себе тот же вопрос: “Что такое эти ‘семнадцать мгновений весны’?” Самое важное в работе режиссёра заключается в том, что сначала разрушаешь вещь, за которую берёшься, так сказать, примеряешь её на прочность, и только во имя того, чтобы укрепить её, сделать более защищённой, и потом воздвигаешь заново. Сначала прощупываешь все её слабые места, продумываешь, где надо добавить усилий для того, чтобы замотивировать тот или иной факт, поступок, в той или иной степени вызывающий у тебя сомнения. Борешься с пустотами в сценарии, избавляешься от того, что кажется голой декларацией. Вот, стало быть, “семнадцать мгновений…”
Помните, в конце романа, когда Штирлиц возвращается в Берлин, он включает радио, – передают песенку Марики Рёкк, которая поёт про весну, про её семнадцать неповторимых мгновений, про чаек, которые где-то там, в вышине летают. Для автора Ю. Семёнова этого было достаточно, чтобы назвать роман “Семнадцать мгновений весны”. Но мне этого было вовсе недостаточно, потому что я сразу ставлю под сомнение песню, где автор и исполнительница с точностью до семнадцати подсчитали счастливые мгновения своей жизни. Я с трудом могу себе представить, будто кто-то в самом деле мог подсчитать, сколько счастливых или несчастных мгновений было у него в жизни. Значит, уже сама по себе эта строчка – абсурд! Она не предмет поэзии, а бухгалтерия в чистом виде!
Но что же тогда такое эти “семнадцать мгновений”? Я стала думать над этим, поскольку название мне нравилось. И тогда я решила, что рассмотрю семнадцать дней, в рамках которых расскажу, пусть о мгновениях, пусть о часах, пусть о событиях в жизни Исаева.
Чем же были наполнены эти семнадцать мгновений его жизни, обозначенные как календарные дни? И кто бы меня упрекнул, если бы я просто написала: “Такое-то число, такое-то число”. Но для меня все эти дни должны были обрести реальный объём, реальное содержание. Для меня это была ещё одна возможность приблизиться к правде, к действительно происходившему в ту весну, весну 1945 года.
В чём же для меня заключалась эта правда? Я полгода провела в фильмотеке, тщательнейшим образом изучая военную и довоенную документальную хронику, достала такой замечательный сборник документов – “История Второй мировой войны”. И дни, которые я отобрала для картины, я сверяла с теми, что были обозначены как дни каких-то важных операций в этом сборнике. Отметив для себя некую условную дату, я тут же смотрела, что в эти же дни происходило на фронтах Великой Отечественной, и делала некоторые перестановки, продиктованные тем, что, скажем, накануне даты, которую я себе наметила, было, к примеру, форсирование Балатона – очень известная военная операция. После этого я заказывала хронику по этим дням и вставляла в контекст игрового материала вот это самое форсирование Балатона.
Так были выбраны семнадцать дней, о которых мы рассказали зрителю. И таким образом, дни эти возникли не произвольно, а были отобраны те из них, что действительно определили ход войны, явились кульминацией того народного подвига, о котором в нашей картине идёт речь. Мы подчёркивали, что главные сражения происходили не на “невидимом фронте”, а именно на фронтах войны, что именно на их фоне прилагал свои усилия советский разведчик. Так появилась в фильме необходимая “центростремительная” энергия пружины: основу всего рассказа составила битва за свободу, которую вёл советский народ. Нити детективного сюжета превращались как бы в “железные нервы” киноповествования, держащие зрителя в постоянном напряжении.
Итак, с особой тщательностью выверены были мною усилия Штирлица, как песчинки в море народных усилий, второе – мой зритель и количество серий, в которых я должна была быть не только принятой и понятой моим зрителем, но любима и ожидаема им каждый вечер; и третье – фон рассказа как часть нашей истории, требующей художественного отображения и осмысления. Я говорю об этом, помня, что треть зрителей лично пережила войну, а значит… будет смотреть фильм совсем по-особенному. Для них представленное на экране предстанет не просто далёкой историей, но и куском собственной жизни, возвращением к юности, искорёженной войной, к погибшим товарищам, к мыслям о собственном легендарном прошлом, к воспоминаниям о поколении, которое было цветом времени, несло в себе его высокую мораль и, может быть, потому и одолело фашизм.
Очень существенным было и следующее обстоятельство: как добиться того, чтобы образ Исаева олицетворял в себе всё лучшее, что сложилось в народном представлении о герое, о Герое с большой буквы? Как сделать этот образ живым и достоверным воплощением романа,
