Татьяна Лиознова - Валентин Свининников

Я могла бы часами рассказывать только о людях, работающих вместе со мной на студии им. Горького, которые являются предметом моего восхищения.

С годами круг знакомств расширяется. В него, конечно же, входят и зрители, с которыми ты встречаешься.

Спасибо им за то, что они нас не забывают. Лично я после каждой картины получаю массу писем и нередко от одних и тех же людей. Есть зрители, которые постоянно следят за тем, что я делаю, болезненно следят, как родные люди, ждут новых фильмов. И судьбы этих людей мне тоже небезразличны. Каждый раз я думаю о том, чтобы новый фильм пришёлся им по душе, чтобы я их не обманула. Я уж не говорю о людях, которых я просто наблюдала в работе, например, на Братской ГЭС, на КамАЗе, на Нурекской ГЭС. Может быть, они меня даже не приметили. Но я их приметила. И теперь хочу попасть им в душу, стать их собственностью.

У каждого художника есть свои тайны, свои пути, на которых рождаются его мысли.

Сюда относится и живопись, и солнце, и трава, которая пробивается из земли по весне, и лист, который уцелел зимой, и бьётся под ветром, и дети, которые переходят улицу, взявшись за пальтишки друг друга.

На это можно смотреть часами. Это непрестанные возбудители для художника.

В процессе работы лично для меня одним из важнейших факторов, побуждающих к созданию тех или других сцен, дающих импульс в съёмках, является музыка. И каждая из картин, которые я делала, связана для меня с какой-то музыкой. Ну, скажем, когда я снимала “Память сердца”, то у меня бесконечно звучала внутри Чакона Баха. Может быть потому, что в ней есть мудрость, есть необходимость при всей сложности окружающего мира оставаться самим собой и пережить трудные минуты – так я её понимала. (Обрадовало меня при этом, что Чакону Баха слушала Татьяна Михайловна в переложении для баяна другого представителя тех первых поколений после Октября, изумительного, мировой известности солиста-баяниста, прекрасного аранжировщика и композитора Анатолия Ивановича Полетаева. Созвучие духовное не случайно. Оба искали в музыке глубину вселенскую. Оба задумывались о роли человека на Земле, и классика, как зарубежная, так и особенно русская, была для них оружием. – В. С.).

К этому фильму писал музыку композитор Л. Афанасьев, в прошлом лётчик, человек, прошедший войну, многое переживший, испытавший, и ему, по-моему, удалось тонко и точно передать суть настроения художника.

Или вот, скажем, мой фильм “Семнадцать мгновений весны”. Для меня внутренне он был ведом моей любимой песней, написанной Я. Френкелем в содружестве с Р. Гамзатовым – “Журавли”. Сама песня в фильме не звучит. Но она возникает в сознании сразу, с начальных кадров, когда Штирлиц – Исаев смотрит в чужой стране на летящих журавлей. Песни [которой открывается фильм] не было в сценарии, я придумала её сама, потому что это отвечало подтексту всего фильма – это и тоска по Родине, и по любимой женщине, и мечта стать птицей, которая полетит в родные места, и сознание, что жизнь не кончается. Это наполнило картину внутренним смыслом – во всяком случае, мне так казалось.

В общем, круг возбудителей, которые на тебя влияют, огромен. Без них никакое творчество невозможно. Зрительский интерес к нашим работам – это необходимость нашего существования, его закономерность. Поэтому, когда про фильм говорят “непризнанный”, значит что-то не учтено художником в сегодняшнем дне, в завтрашнем.

Правда, случаются иногда и не вполне объяснимые, с моей точки зрения, вещи. Порой лично мне казалось, что вот та или другая картина должна снискать признание зрителей, как, например, в своё время “Похититель велосипедов” или как в наше время “Андрей Рублёв”. Картины, которые сделаны мастерами своего дела, большими художниками, с любовью к жизни народной и определённой мерой таланта. Но цифры, которые я услышала из сети кинопроката, обескураживают.

Впрочем, я знаю и другие примеры, когда зрительская оценка совершенно справедлива по отношению к работе. Некоторые фильмы показывают какие-то явления с невероятной мерой жестокости. А люди не хотят этого смотреть, ибо про то же самое – они знают – можно сказать иначе. Идёт определённый эпатаж режиссёра. Да, на этом можно даже заработать некий авторитет. Это, не спорю, ставит художника в положение человека, как бы стоящего над зрителем.

Но всё-таки кино делается не для узкого круга людей, а для того, чтобы его смотрели все. Это назначение кинематографа. Поэтому я не понимаю, когда создатель говорит: а моя картина очень серьёзна, поэтому её не все принимают. Я должна сказать, что придерживаюсь здесь иного мнения: я думаю, что зритель не боится серьёзных вопросов и серьёзных проблем. И объяснять нежелание зрителей ходить на какую-то картину тем, что они ищут лёгких фильмов, неправильно. Люди любят, понимают то, что прекрасно, и чутко на это откликаются».

Как важны эти размышления большого режиссёра-художника в наши дни, когда и кинематограф, и телевидение захлёбываются примитивными сценами драк, убийств, мелких страстей и сюжетов, один на другой похожих так, что зритель чуть не с первых кадров начинает угадывать дальнейший ход событий! Ремесло катастрофически побеждает искусство…

И хотя о знаменитом сериале сказано уже так много, хочется взглянуть на него и историю его создания ещё раз глазами самой Татьяны Лиозновой. Обратимся к самому серьёзному исследованию её творчества, книге искусствоведа Любови Пайковой «Стратегия успеха…», где приведено пространное интервью Татьяны Михайловны. Итак:

«Я должна была ставить другую картину, тоже по роману Ю. Семёнова – “Бриллианты для республики”. Мне вдруг захотелось сделать острую сюжетную вещь, на которой я как режиссёр смогла бы приобрести какой-то дополнительный опыт. Никогда прежде я не делала такого рода картин и уже начала ощущать в своих последних работах определённые недостатки, от которых мне очень хотелось избавиться. Избавиться от них как раз и можно было с помощью такого острого сюжета, который бы заставил мою мысль двигаться более упруго, неожиданно, дерзко. Так по крайней мере я тогда думала. И когда я, по существу, уже согласилась на “Бриллианты для республики”, мне неожиданно, как это всегда и бывает, попался журнальный вариант “Семнадцати мгновений…”.

Что привлекло меня в нём? Во-первых, я никогда не делала картин о войне (исключение “Память сердца”, но здесь я, вероятно, не сумела высказать всего, что я теперь передумала и перечувствовала об этом, пережитом нами, трагическом отрезке времени). За время, которое отделяло нас от Второй мировой войны, к сожалению, погода в мире складывалась