Еврейская сюита - София Браун
Я знаю, мне нужна моя степень, потому что я карьеристка. Я не хотела быть простой лаборанткой. Но я очень много работала, я работала с восьми до двадцати двух… Я не только свою лабораторию закрывала на ночь, я закрывала все здание, мы с подругой. Этого сегодня ни за что бы не разрешили, потому что мог быть пожар, никого нет… а это здание в пять этажей, там все лаборатории.
И профессор мне сказал: «Знаешь, может быть, через несколько лет кому-нибудь понадобится твоя реакция, он сделает какое-то лекарство или другой продукт, он прочитает литературу про то, что ты сделала. Вот поэтому надо». Тогда я себе сказала: «Ладно, пускай». Я не придавала этому никакого значения. Понимаете? Это мой подход. Зачем-то надо.
А у Эрнеста, у талмудистов – другой подход. «Почему я здесь? Почему это мне надо? Не кому-то, мне».
– Означает ли это, что его литературное творчество, его рассказы, короткие заметки, письма к вам – это тоже результат такого анализа, который не прекращался?
– Абсолютно.
– Я вижу, что он все время искал ответ на вопрос: «Зачем меня Бог или судьба проводит через ситуации, в которых я мог бы погибнуть, но не погиб? Зачем я оказываюсь там-то и делаю то-то? Зачем меня судьба сводит с этим человеком, и я делаю это? Зачем это для меня, скажем так, организовано?» Правильно я понимаю?
– Очень правильно. Вы просто нашли ключ, позволяющий понять Эрнеста. Если у вас не будет таких вопросов, такого понимания, ничего нельзя понять. Но когда ключ есть к этому персонажу, тогда вы все поймете, тогда это логично, и это все объясняет.
Много раввинов после Холокоста задавали себе вопросы: «Почему меня спасли? Одного… Вся моя семья, жена, дети, погибли, остались в Аушвице…» У одного из таких раввинов погибло одиннадцать детей, он один остался… он был раввин, не врач, но он сказал еще в Аушвице: «Если меня Всевышний оставил в живых, я сделаю госпиталь для всех больных, не важно, арабы, русские, евреи. Если меня Всевышний оставил в живых – это моя миссия, это моя цель моей жизни». Его звали ребе Екюзиль Йегуда Халберстам (Rabbi Yekusiel Yehuda Halbestam)[30].
И он это сделал. И создал госпиталь в Нетании, в тридцати километрах от Тель-Авива.
Много раввинов спрашивали себя, зачем их оставили здесь? «Что я буду делать? Какая цель? Какой смысл?» И когда они спрашивали сами себя, они получали ответ, что их цель и их задание в жизни еще не выполнено. Человеческим умом ничего нельзя понять, ничего. Почему один лучше другого? Почему это так, а не эдак?
– Это объясняет его стиль изложения, это объясняет количество записей, которые он после себя оставил. Не каждый человек будет в письмах близким людям излагать ответы себе самому на свои собственные вопросы. Эти вопросы возникали, и он на это тратил время, тратил усилия, еще и фиксировал это письменно, не просто где-то гулял и размышлял, а это все документировал.
– Это подход каждого талмудиста. Они же целый день учатся, с шести часов утра до десяти вечера.
Во-первых, это очень обостряет ум, логический ум, математический ум. Знаете, в облаках летать нельзя.
Во-вторых, это упорядочивает их жизнь, и они записывают. Эрнест все записывал. У меня этого нет. Я вообще не люблю писать, я люблю говорить, я люблю слушать. Но это уже не активный, это такой пассивный подход, а у него был активный, он писал, говорил, ездил, выступал…
– Скажите, София, он проговаривал с вами какие-то свои мысли или он все-таки это наедине с бумагой делал?
– Я сказала, он все писал, а потом говорил. Мой сын такой же, Давид, он все пишет.
Что еще было? У него все срочно, все сразу, ничего не откладывать… эти все его выражения – «важно», «срочно», «все сразу», и это было за несколько дней до того, как он получил кровоизлияние в мозг. Это было второй атакой аспирина на него. Но это было уже не внутреннее кровотечение, это он получил шок.
Я вам скажу честно, это я сегодня такая большая героиня, что могу рассказывать спокойно… Но когда это случилось… Представьте, вы разговариваете с человеком, вы ему доверяете свои изобретения, свою работу, все-все-все. Я при этом разговоре присутствовала, это было у нас в квартире. И этот человек сказал, как они собираются поступить с «Аспримилком». Тогда Эрнест ему говорит: «Как ты можешь такое делать?»
Он ему ответил, скажу по-английски: “I’m not in a business of morality, I’m in a business of making money” – «я не в бизнесе высоких моральных устоев, я в бизнесе по производству денег». Понимаете, это кредо.
Идея в том, что они покупают права на производство. Они выкупают патент и не дают ему ход, чтобы этот продукт не конкурировал с их собственными разработками, которые продаются на рынке.
Получается кража патента. Можно подписать договор, и в нем все будет в порядке. Но что они делают – они берут этот прекрасный договор и откладывают его. Все, не употребляют, не запускают в производство, в этом смысле. Это криминальная сторона больших корпораций, это небедные люди, небедные компании, но они такое практикуют.
Это то, что случилось с «Аспримилком». У них был другой конкурирующий продукт. Конечно, не такого качества… Но это тоже был аспирин, сегодня есть много вариаций аспирина.
А потом они издали патент на патент. Вы берете патент и пишете: это патент Эрнеста Брауна, на основании этого патента мы улучшили препарат. И тогда нет никаких обязательств перед Эрнестом Брауном. Понимаете? Это интересно.
Это так интересно, что человек может получить инфаркт, может получить кровоизлияние в мозг, переживая эту ситуацию, это может его вообще прикончить. Это как нож в спину, потому что вы приходите и говорите все откровенно, потому что это наука, это спасает людям жизнь! Это гуманные прекрасные идеи, такая корона на голове. А человек смотрит и говорит: «Ну, давай, давай», а потом…
А дальше Эрнест скончался. Тогда я очень плакала. Первый раз он впал в страшную депрессию, которая продолжалась два года. Он не мог поверить, что такие вещи могут быть. Это человек, который все-таки прошел Холокост, и он жил в израильском государстве. Здесь были права, деньги, но эти деньги
