Иван Попов - Ложь. Записки кулака

Хохол развязал мешок, достал из него два пиджака, расстелил на земле и сказал Дарье и ее детям, чтобы те сели и отдохнули. Сам же остался стоять на ногах, сопя своей трубкой. В это время к нему подошел Федор Дымков, поздоровался и через некоторое время обратился к Хохлу с вопросом:

— А что, дядя Ваня, если бы всем взять и разбежаться в разные стороны? Как, по-твоему, стали бы милиционеры стрелять по людям?

— По тебе не будут!

— А почему?

— Да потому, что ты, Федор, дурак, а в них не стреляют!

— Это почему же?

— Куда ты побежишь от родителей, от жены и маленьких ребятишек? Ты хочешь оставить их без поддержки и защиты? Все мужики находятся в таком же положении, как и ты, и об этом хорошо знает начальник охраны.

— Почему тогда Сергей Пономарёв бросил семью и не спешит сюда к жене и детям?

— Пономарёву к семье нельзя. Он сейчас в розыске и ему грозит тюрьма, если не расстрел. Сейчас он, благодаря своим связям, пытается добиться для жены и детей освобождения от ссылки, а пока с ними буду я и бежать никуда не собираюсь.

Федор понятливо кивнул головой, повернулся и зашагал вдоль лагеря.

В сумерках раздалась команда вставать. Люди стали собираться, выстраиваться в колонну и вновь зашагали по песку. Уже стемнело, когда показались первые огоньки в окошках хилых домов Старого Подклетного.

— Вот и твое родное село! — проговорил Хохол, обращаясь к Дарье, — Небось, не думала, что вернешься сюда под винтовкой.

Старое Подклетное было обижено лесом, что не позволяло жителям строить с размахом. Плодородной заливной земли тоже было мало, а поэтому домики были в основном каменными и маленькими. Село, несмотря на близость к городу, не расстраивалось, а наоборот, кто был в силах, старались уехать в другое место. Наверное, поэтому в Воронежской области числилось пять Подклетных.

Колонна уставших людей втянулась в довольно широкую улицу, повернула направо и вошла в невысокую церковную ограду из беленых кирпичей с металлическими пиками сверху. Белая церковь, без крестов и колоколов, была величава и молчалива. Со скрежетом распахнулись огромные, кованые ворота, и люди, перекрестившись на темный проем, с настороженностью и опаской переступили порог поруганного божьего храма. Бессонная ночь, волнения и усталость совершенно сморили народ и они, едва перешагнув порог церкви, стали укладываться спать. Кое у кого нашлись свечки, спички и в зыбком мерцании их огоньков матери спешили уложить сначала полусонных детей, сооружая им подобия постелей, состоявших из пиджаков и другого тряпья. Вскоре все угомонились, и наступила тишина. Кое-где еще слышались вздохи и шептание молитв. И все же многие не спали. Так много за эти сутки было пережито, что и сон не шел. Не спал и Хохол. Уложив Дарью с детишками спать, он опустился на пол, прислонившись спиной к стене. Закурил. Его мучила неизвестность о судьбе жены, о Федьке. Дошел ли он до своих? Вскоре, заметив огонек трубки, к нему подошел Никифор Дымков, присел рядом.

— Что ты, Иван Иванович, думаешь об всей этой катавасии? — наконец нарушил молчание Никифор.

— А что такое? — оторвался от своих дум Хохол и не сразу включился в разговор.

— Меня интересует, почему нас все время крутят вокруг да около, словно играют в кошки-мышки. Привезли сначала в Семилуки, потом переправили на станцию, а теперь пригнали сюда, в село. Ведь было бы скорее и ближе, если бы нас сразу повезли через семилукский мост.

Хохол любил и уважал этого, на вид невзрачного человека, за его трезвость, жадность к работе, за то, что он сумел сохранить целостность семьи, никого не отделил и держал всю огромную родню в строгом подчинении.

— Не знаю, Никифор, что тебе ответить, — не сразу начал Хохол, словно собираясь с мыслями. — Я тоже думал об этом, и считаю, что этому беспределу есть несколько причин. Во-первых, этими издевательствами власть наглядно запугивает крестьян. Глядите, мол, жлобы косолапые, что будет с вами, если не пойдете в колхоз. И они добились своего. Ты, наверное, заметил, что никто из соседей даже не вышел проводить нас и на станции никто не подошел, не спросил, чем можно помочь. Во-вторых, боятся выступлений в защиту, иначе чем объяснить то, что нас гнали ночью и все время держат под усиленной охраной. В третьих, бояться за себя и за то, что делают со своим народом, а поэтому прячут нас от посторонних глаз. Одним словом, бояться показать истинное лицо советской власти. А мы с Сергеем Пономарёвым за нее, дураки, кровь проливали, а его братец Никита даже орден получил, а теперь тоже шагает со всей семьей под конвоем. Да в гробу я видел такую власть!

В церкви было тихо, темно и прохладно. Крестьяне, привыкшие вставать с первыми петухами, давно проснулись и теперь сидели возле стен или бродили, словно тени, по огромному залу. И только детишки, привалившись головками к материнскому телу, спали младенческим сном, сопя и причмокивая губами. Люди не разговаривали и даже избегали смотреть друг другу в глаза, словно все были виновны в бедах, свалившихся на каждого из них. Да и кому можно было излить свою душу, если всех их объединяла одна и та же судьба. Даже родственники старались не общаться, избегая взаимных укоров и бесполезных обвинений. Заря разгоралась и через узкие оконца церковного купола, начал разливаться румяный свет, разгоняя по углам колеблющиеся тени. На огромном своде в отблеске разгоревшейся зари парил могучий седовласый вседержитель, сложив пальцы в крестном знамении, словно благословлял обездоленных людей на муки и унижения. Ниже, на стенах, были прикреплены красные полотнища, на одном из которых было написано: «Ликвидируем кулачество, как класс!», на другом, висящим на стене напротив, лозунг гласил: «Братьям по классу, узникам капитализма, в день 1 мая наш пролетарский привет!». Наверно эти транспаранты были недавно написаны и теперь сохли на стенах, ожидая международного праздника трудящихся, но оказались совершенно кстати и сейчас.

К Хохлу подошел добродушный Иван Рыбин, поздоровался и, указав пальцем на лозунг, заметил:

— Если там узники капитализма, то чьими узниками будем мы? Социализма?

В это время со скрипом открылись церковные ворота, и с улицы в церковь ворвался шум, людской гомон и ржание лошадей. Хохол вынул изо рта трубку, вскочил на ноги и поспешил к выходу. За ним пошел Рыбин, потянулись мужики, женщины и дети. Спустя некоторое время в церковь хлынула толпа с котомками, узелками и без них. Мужчины, женщины, старики и детишки. Люди потеснились, освобождая на каменистом полу место для вновь прибывших братьев по классу.

Возвратился Хохол, заметно повеселевшим. Подойдя к Дарье, он сказал: