Дмитрий Волкогонов - Троцкий. Книга 2

Во время гражданской войны Троцкий не раз резко ставил вопрос о Сталине, требовал отстранить его от решения военных дел на том или ином фронте, но ни разу не пытался убедить Председателя Совнаркома довести дело до конца. Однажды поведение Сталина он назвал "опаснейшей язвой, хуже всякой измены и предательства военных специалистов"[134], но не настоял на отстранении чрезвычайного уполномоченного. Узнав Сталина раньше многих других, Троцкий согласился в конце концов на предоставление ему важного административного поста в партии. То была серьезная недооценка возможностей этого человека. Он мог осадить его задолго до того, как тот набрал роковую для революции силу.

Как позднее размышлял Троцкий, он с большим запозданием пошел на союз с Зиновьевым и Каменевым и все время враждебно относился к Бухарину. Он ценил его ум, но для Троцкого Бухарин был олицетворением правых сил в партии. А правых он считал более опасными, нежели Сталина, центриста по складу своего ума. Как писал ему Радек в Алма-Ату, "центризм — это идейная нищета партии", и носителем этой "нищеты", по мнению Радека, был Сталин. Троцкий был с этим выводом согласен. Он даже был готов, при определенных условиях, пойти на блок со Сталиным против Бухарина, который олицетворял, по мысли лидера оппозиции, курс "на реставрацию капитализма". Троцкий и его единомышленники полагали, что Бухарин, Рыков, Томский играют главную роль в руководящем партийном оркестре. Судя по поздним воспоминаниям Троцкого, у него не возникало сомнений в правильности курса оппозиции в отношении правых. "Азбука" групповой борьбы, по Троцкому, была такова: правое или левое крыло могло, в определенных условиях, идти на союз с центром. Но чтобы блокировались полярные крылья — левые и правые, подлинные революционеры и реставраторы капитализма, — это было слишком!

Троцкий не мог понять умеренную линию Бухарина и твердо стоял за "сверхиндустриализацию" за счет крестьянства, за решительное социалистическое переустройство села на основе бескомпромиссного жестокого натиска на кулака. Для него подобный курс был естественным выражением революционной чистоты. Еще в начале 1927 года Троцкий в своей записке "О задачах сельского хозяйства" настаивал на ускорении темпов социалистических преобразований в сельском хозяйстве, усилении наступления на кулака, необходимости замены годового планирования пятилетками. "Утрата темпа, — предупреждал Троцкий, — означает переход некоторого количества ресурсов из социалистического русла в капиталистическое"[135].

Если бы только Троцкий мог разглядеть в дымке близкого грядущего, как Сталин перехватит всю эту программу левых оппозиционеров, возьмет ее на вооружение и примется громить правых! То, что лидер оппозиционеров считал невозможным, произойдет. Сталин сдвинется с центра влево, ликвидируя, однако, при этом и левых, и правых. Но все это Троцкий поймет лишь много позже.

Вышагивая по комнате-клетке, Троцкий не мог не думать, что поражение оппозиции поколебало его сторонников. Зиновьев и Каменев при встречах твердили ему:

— Лев Давидович, пришло время, когда мы должны иметь мужество сдаться.

— Если нужно такое мужество, чтобы сдаваться, и это все, что нам необходимо, то революция к этому времени победила бы во всем мире[136].

Растерянные союзники принесли однажды вечером Троцкому два варианта заявления лидеров оппозиции XV партийному съезду. В них была выражена готовность к капитуляции. Троцкий согласился подписать один вариант лишь после того, как в него была внесена фраза о праве каждого оппозиционера защищать свои взгляды. Подумав, лидер левых добавил: "…считая само собой разумеющимся, что освобождение товарищей, арестованных в связи с их оппозиционной деятельностью, абсолютно необходимо"[137].

Как ответил Сталин на это заявление? 3 декабря 1927 года в своем четырехчасовом отчетном докладе на XV съезде партии он выделил специальный раздел "Партия и оппозиция". Сказав, что оппозиция в своем заявлении утверждает, что "будет подчиняться всем решениям партии", Сталин сделал паузу и ответил под громкие аплодисменты зала:

— Я думаю, товарищи, что ничего из этой штуки не выйдет.

Далее, вновь сделав паузу, добавил: "Говорят, что они ставят также вопрос о возвращении в партию исключенных", а затем сказал:

— Я думаю, товарищи, что это тоже не выйдет.

Зал вновь взорвался продолжительными аплодисментами.

Заканчивая рассмотрение вопроса об оппозиции, Генеральный секретарь подытожил: "Она должна отказаться от своих антибольшевистских взглядов открыто и честно, перед всем миром. Она должна заклеймить ошибки, ею совершенные, ошибки, превратившиеся в преступление против партии, открыто и честно, перед всем миром… Либо так, либо пусть уходят из партии. А не уйдут — вышибем!"[138]

Троцкий, читая в "Правде" доклад Сталина, все больше поражался самоуверенности и наглости человека, которого он так недооценил! А в отношении оппозиции Сталин еще раз высказался в заключительном слове 7 декабря. Не говоря уже о демагогическом содержании речи, сама форма критики была предельно унизительной. Троцкий подчеркнул карандашом:

"О речах Евдокимова и Муралова я не имею сказать что-либо по существу, так как они не дают для этого материала. О них можно было бы сказать лишь одно: да простит им аллах прегрешения их, ибо они сами не ведают, о чем болтают…

Всем известно, что Раковский наглупил на Московской конференции по вопросу о войне. Сюда пришел он и взял слово, видимо, для того, чтобы исправить глупость. А вышло еще глупее".

Съезд потешался, хохотал, аплодировал, восхищаясь "остроумием" Сталина. Троцкий продолжал подчеркивать строки в "Правде":

"Я перехожу к речи Каменева. Речь эта является самой лживой, самой фарисейской, самой шулерской и мошеннической из всех оппозиционных речей, произнесенных здесь, с этой трибуны"[139]. Нет, не забыл Сталин сказанного Каменевым на предыдущем съезде: "…тов. Сталин не может выполнить роль объединителя большевистского штаба…" Троцкий вновь убедился, что Сталин ничего не прощает и ничего не забывает.

После съезда ряды оппозиции еще более поредели. Одни, как Зиновьев и Каменев, униженно вымаливали прощение, другие просто отошли от политической деятельности, а третьих ждали аресты и ссылки. Ежедневно Сермукс или Познанский, сохранившие до конца верность своему патрону, сообщали Троцкому: Раковский отправлен в Астрахань, Смирнов — в Армению, а Радек сейчас пока в Тобольске. Назавтра говорили о высылке Серебрякова в Семипалатинск, Смилги — в Нарым, Преображенского — в Уральск… Заглядывая в бумажку, секретарь называл все новые и новые фамилии, но места ссылки оставались прежними: Иркутск, Абакан, Канск, Ачинск, Минусинск, Барнаул, Томск…