Центурионы - Жан Лартеги
Глава первая
Воинская честь капитана де Глатиньи
Связанные друг с другом пленные походили на шеренгу марширующих гусениц. Они вышли в небольшую низину в окружении своих вьетминьских охранников, которые продолжали кричать на них: «Ди-ди, мау-лен… Продолжайте идти, двигайтесь дальше!» Все они помнили велорикш, на которых всего несколько недель или несколько месяцев назад ездили в Ханое или Сайгоне. Точно так же они кричали кули: «Мау-лен, мау-лен… Шевелись, ублюдок, на улице Катина меня ждёт хорошенькая маленькая полукровочка. Она такая шлюха, что если я опоздаю хотя бы на десять минут, она найдёт кого-нибудь ещё. Мау-лен, мау-лен! Наш отпуск закончен, батальон поднят по тревоге, нас, вероятно, перебросят сегодня ночью. Мау-лен, поспеши пройти мимо этого клочка сада и этой тоненькой манящей фигурки в белом!»
Низина походила на любую другую в этой части страны. Тропа выбиралась из долины, зажатая между горами и лесом, и выходила к системе рисовых полей, подогнанных одно к другому как инкрустированные клетки шахматной мозаики. Геометрический узор маленьких грязевых насыпей, казалось, разделял цвета — различные оттенки ярко-ярко зелёного посевного риса.
Деревня посреди низины была разрушена. Осталось лишь несколько обугленных свай, возвышавшихся над высокой слоновьей травой. Её обитатели бежали в лес, но даже тут Политкомитет использовал эти сваи в качестве пропагандистских щитов. Там был грубо нарисованный плакат с изображением пары таев в национальной одежде — женщина в плоской шляпе, облегающем лифе и струящейся юбке, мужчина в мешковатых чёрных брюках и короткой куртке. Они с энтузиазмом приветствовали бо-дои — победоносного солдата Демократической Республики Вьетнам в шлеме из пальмового волокна и с огромной жёлтой звездой на красном фоне, приколотой к его гимнастёрке.
Бо-дои, похожий на того, что на плакате, но ходивший босиком и с автоматом в руках, подал пленным сигнал остановиться. Они повалились в высокую траву на краю тропы, извиваясь как кусочки червей, не имея возможности использовать связанные за спиной руки.
Из кустарника выбрался крестьянин-тай и бочком подошёл к пленным. Бо-дои что-то втолковывал ему резкими короткими фразами, которые звучали как лозунги. Вскоре крестьян собралась целая группа, все одетые в чёрное, они глядели на пленных французов.
Это зрелище показалось им необычайным, и они никак не могли решить, какую позу лучше принять. Не зная, что делать, они стояли молча и неподвижно, готовые удрать в любую минуту. Возможно, они надеялись вдруг увидеть, как «длинноносые» разорвут путы и собьют с ног свою охрану.
Один из таев, приняв все меры предосторожности, вежливо задал вопрос другому бо-дои, который появился только что, вооружённый тяжёлой чешской винтовкой, держа её обеими руками. Очень мягко, покровительственным тоном старшего брата, обращающегося к младшему, бо-дои ответил, но эта ложная скромность сделала его торжество ещё более невыносимым для лейтенанта Пиньера. Он подкатился к лейтенанту Мерлю:
— Тебе не кажется, что у вьета такое же мерзкое выражение лица, как у иезуита, возвращающегося с воскресного аутодафе? Они сожгли ведьму в Дьен-Бьен-Фу, и он, должно быть, всё им об этом рассказал. Этой ведьмой были мы.
Буафёрас заговорил своим резким голосом, который Пиньеру показался таким же самодовольным, как голос бо-дои:
— Он говорит, что вьетнамский народ победил империалистов и теперь они свободны.
Тай перевёл это своим товарищам. При этом он, тоже напустив на себя важность, принял покровительственный вид с величественными манерами, как будто сам факт, что он говорил на языке этих странных маленьких солдат, хозяев французов, позволял ему участвовать в их победе. Таи издали один или два восторженных возгласа, но не слишком громких — несколько сдержанных восклицаний и улыбок, — и подошли поближе к пленным, чтобы получше их рассмотреть. Бо-дои поднял руку и произнёс речь.
— Ну, господин капитан Буафёрас, — кисло осведомился Пиньер, — что они теперь говорят?
— Вьет говорит о политике терпимости президента Хо и советует не обращаться с пленными плохо, что даже не приходило им в голову. Вьет охотно подстрекает их к этому, хотя бы ради удовольствия сдерживать. Он также сообщает, что в пять часов дня гарнизон Дьен-Бьен-Фу сдался.
— Да здравствует президент Хо! — воскликнул бо-дои в конце своей речи.
— Да здравствует президент Хо! — эхом отозвалась группа бесцветным, торжественным голосом школяров.
Без всяких сумерек наступила ночь. Тучи москитов и других насекомых-вредителей садились на руки, ноги и голую грудь французов. Вьеты по крайней мере могли обмахиваться зелёными ветками.
Перекатившись вперёд, что заставило его соседей сдвинуться вместе с ним, Пиньер придвинулся поближе к де Глатиньи, который смотрел в небо, и, казалось, был погружён в свои мысли.
Именно его они должны были благодарить за то, что оказались связаны вместе, потому что он не угодил политкомиссару. Но никто из двадцати прикованных к нему людей не держал зла, за исключением, пожалуй, Буафёраса, который, однако, не осмеливался высказывать своё мнение по этому поводу.
— Скажите, господин капитан, откуда взялся этот парень Буафёрас, который говорит на их наречии?
Пиньер всем знакомым говорил «ты», кроме де Глатиньи, из уважения, и Буафёраса, чтобы показать ему свою неприязнь.
Де Глатиньи, казалось, с трудом стряхнул свои мысли. Ему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы ответить:
— Я знаю его всего сорок восемь часов. Он появился на опорном пункте четвёртого мая, вечером, и это чудо, что он прорвался со своим конвоем ПИМов[2], нагруженных минами и припасами. До этого я никогда о нём не слышал.
Пиньер что-то пробормотал и потёрся головой о пучок травы, чтобы избавиться от москитов.
* * *
Де Глатиньи очень хотел забыть о падении Дьен-Бьен-Фу, но события последних шести дней, атаки на опорный пункт «Марианна»-II, которым он командовал, — всё это спеклось воедино в своего рода литейную форму, образовавшую твёрдый блок усталости и ужаса.
Высота была окружена на три четверти. Пехота Вьетминя атаковала каждую ночь, а их тяжёлые миномёты изводили позиции весь день. Из всего батальона остались невредимыми или легко ранеными только сорок человек. Всё прочее смешалось с грязью в воронках от мин.
Ночью де Глатиньи в последний раз связался по радиосвязи с Распеги, которого только что повысили до подполковника; больше никто не отвечал на сигналы и не отдавал приказов. Он оказался тем, кому де Глатиньи послал свой сигнал SOS:
— У меня больше нет провианта, господин подполковник, больше нет боеприпасов, и они захватывают позицию, где мы сражаемся врукопашную.
Голос Распеги, слегка скрипучий, но всё же сохранивший часть напевной интонации баскского языка, успокоил его и наполнил теплом, как бокал вина после жестокого напряжения.
— Держись, парень. Я постараюсь передать тебе кое-что.
Это был первый раз,
