Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

Он снова взглянул на меня, припомнив, что спросил у кого-то, не секретарь ли я посольства.

— Но начиная с этого момента, — сказал он, — мы не сможем больше забыть друг друга. Связывающие нас тайны достаточно глубоки, чтобы сделать нас близкими друзьями.

После того, как был заключен этот редкостный союз, мы уселись за стол, где, естественно, мне предстояло оказать им внимание. Министр, большой гурман, нашел превосходными бургундское, шампанское и белое бордо, что я предложил ему, вместе с устрицами из Арсенала, спрашивая, где я их беру, и был рад узнать, что это от графа Альгаротти.

Весь мой ужин был исключительным, и мое поведение с ними двумя было того же порядка, как если бы король со своей фавориткой оказывал кому-то самую высокую честь. Я видел, что М. М. очарована моим уважительным обращением с ней и всеми моими речами, которые заставили прислушиваться ко мне министра с самым глубоким вниманием. Со стороны министра серьезное переплеталось с любезностями, показывавшими превосходство французского ума. Все перемежалось смешными словечками, и М. М., искусно вставляя свои замечания, вела разговор в направлении, где я мог показать свою наилучшую осведомленность.

Говоря о моей страсти к К. К., она описала ему самое интересное из ее личности и характера, и он слушал, как человек, который не имеет никакого представления об этой девушке. Такова была роль, которую он должен был играть, потому что не знал, что я был в курсе того, что он был в тайнике. Он сказал М. М., что она сделала бы мне лучший подарок, приведя К. К. к нам на ужин. Она ответила, что это было бы весьма рискованно.

— Но, добавила она, обращаясь ко мне с видом, скорее сдержанным, чем любезным, если это вам доставит удовольствие, я могла бы устроить вам ужин вместе с ней у меня, потому что она спит в монастыре в моей комнате.

Это предложение меня весьма удивило, но нельзя было показывать свое удивление.

— Нельзя ничего добавить, мадам, — ответил я, — к тому удовольствию, что я испытал бы, если бы это было вместе с вами; но, кроме того, я не остался бы равнодушен к этой милости.

— Хорошо! Я подумаю.

— Но, — говорит посол, — мне кажется, если я приму участие в этой встрече, вы должны предупредить свою возлюбленную, что пригласите одного из своих друзей.

— Это не обязательно, — сказал я, — потому что я напишу ей, чтобы она сделала все так, как скажет ей мадам. Я займусь этим завтра.

— Итак, я приглашаю вас на ужин на послезавтра, — сказала мадам.

Я просил посла быть снисходительным к девочке пятнадцати лет, не имеющей светского опыта.

Я рассказал ему также, со всеми обстоятельствами, историю О’Морфи. Этот рассказ доставил ему большое удовольствие. Он попросил показать ему ее портрет. Он сказал, что она обитает в Оленьем парке, где составляет усладу короля, которому подарила уже дитя.

Они ушли в восемь часов, весьма довольные, а я остался в казене. На другой день, утром, в соответствии со словом, данным мной М. М., я написал К. К., не предупредив ее, что некто, кого она не знает, примет участие в вечеринке. Отдав письмо Лауре, я пошел в казен, где консьержка дала мне письмо М. М., в котором было следующее:

«Отзвонило десять часов, и я иду спать, но если я хочу надеяться заснуть, мне следует избавиться от угрызений совести. Быть может, ты согласился с присутствием нашей юной подружки на нашем ужине только из вежливости. Скажи правду, дорогой друг, и я развею как дым этот проект, ни капли тебя не скомпрометировав, поверь мне. Но если тебе это доставит удовольствие, она придет… Я люблю твою душу еще больше, чем тебя лично.»

Ее опасения были весьма основательны, но мне было стыдно отказываться, и М. М. меня слишком хорошо знала, чтобы думать, что я на это способен. Вот мой ответ:

«Что, ты думаешь, я отвечу на твое письмо? Да, я его ожидал, потому что знаю твою натуру и знаю, что ты должна подумать обо мне, после того, как мои софизмы покажут тебе, что я вдвойне опасен. Я раскаюсь в этом, мой снисходительный друг, если решу, что ты стала подозрительной и эта идея привела к ослаблению твоей любви. Я прошу тебя в таком случае забыть мои выдумки и считать на будущее, что моя душа полностью согласна с твоей. Согласованный ужин доставит мне истинное удовольствие. Когда я о нем договаривался, я был скорее благодарен, чем вежлив. Поверь мне. К. К. еще новичок, и я рад, что она начнет учиться выходить в свет. Я рекомендую ее тебе и прошу тебя удвоить свои заботы о ней, если это возможно. Умираю от страха, чтобы ты не научила ее постричься в монахини, знай, что я был бы от этого в отчаянии. Твой друг — король среди людей».

Поставив себя, таким образом, в положение, когда невозможно отступить, я допустил все соображения, которые, как знаток света и человеческого сердца, должен был учесть. Я понял с очевидностью, что посол заинтересовался К. К., что он высказал это М. М., и что она, считая себя обязанной служить ему во всем, без всяких оговорок, что бы он ни захотел, делает все, что от нее зависит, чтобы он был доволен. Она не могла бы этого сделать без моего согласия, и не осмеливалась предложить мне это сама. Они договорились между собой подвести меня к тому, что я сам предложу это из вежливости, чувствительности и соображений добропорядочности. Посол, чьей специальностью было плести интриги, преуспел в этом, и я попался в ловушку. Дело было сделано, и сделать так, чтобы все прошло по хорошему, было моим долгом, как для того, чтобы не выглядеть дураком, так и чтобы не быть неблагодарным по отношению к человеку, признавшему за мной невероятные привилегии. Однако последствием всего этого, могло стать мое охлаждение как по отношению к одному, так и по отношению к другому.

М. М. прекрасно прочувствовала все это, возвратившись к себе, и быстренько решила все исправить, или, по крайней мере, оправдаться самой, написав мне, что может все спустить на тормозах, не скомпрометировав меня. Она знала, что я не соглашусь с ее предложением. Самолюбие, еще больше, чем ревность, не позволит мужчине, который хочет сойти за человека умного, обнаружить в себе ревнивца, и особенно, если он сталкивается с другим человеком, который блещет перед ним именно полным отсутствием этой низкой страсти.

На другой день, направляясь в казен немного раньше назначенного часа, я нашел посла в одиночестве, и он оказал мне поистине дружеский прием. Он сказал, что если бы он был знаком со мной в Париже, он проложил бы мне дорогу к известности при дворе, где я мог бы поймать фортуну. Это могло бы быть, говорю я себе сейчас, когда об этом думаю, но куда бы привела меня эта фортуна? Я стал бы одной из жертв революции, как стал бы ею и сам посол, если бы судьба не привела его к смерти в Риме в 1794 году. Он умер там, несчастный, хотя и богатый, по крайней мере если он не изменил образ своих мыслей перед смертью, что мне кажется маловероятным.