Лев Копелев - Утоли моя печали

И тогда надежды, нетерпеливое ожидание, радость сменялись разочарованием, злой досадой, недоверием к себе.

Теперь все эти искания, исследования, предположения нужно было целеустремленно сосредоточить, подчинив одной задаче — найти шпиона.

Часть моих книг и записей, несколько огромных папок со звуковидами я в тот же день стал перетаскивать в новую лабораторию. То была небольшая комната, тесно заставленная старыми канцелярскими столами и шкафами с испорченными или вовсе «непочатыми» приборами.

Анатолий протянул мне листок — стандартный типографский текст, в который была вписана фамилия и слова об особо важном правительственном задании. В конце значилось: «В случае разглашения или саботажа подписавшийся подлежит строжайшей ответственности во внесудебном порядке» Подписывая, я спросил, как это понимать. В темно-серых зрачках мелькнула искорка улыбки. Но отвечал он с неизменным угрюмым спокойствием:

— А то значит: если трепанетесь, просто шлепнут без суда и следствия.

Мы слушали опять и опять. Прежде всего четыре разговора о Ковале и атомной бомбе. Слушали я и Анатолий Степанович, выбирая повторяющиеся слова. Сначала слушал я, потом он, и он же «переписывал» выбранные мною слова на особенную ленту, чтобы потом с нее делать осциллограммы и звуковиды. Техническими исполнителями были три молодые женщины, которые работали через день по 24 часа.

Слова я выбирал такие, которые звучали в разных разговорах подозреваемых: «Алло… Але… звонил… позвонил… слушаю… слушайте… работа… работать… говорит… очень… алло… да… нет… почему…»

Явственно не совпадали голос предателя и голоса «докладывающего» и «начальника» — тех собеседников, которые сначала вызывали было некоторые сомнения. Они были совершенно различны по основному тону и тембру… Это стало очевидно уже при сравнении самых первых звуковидов. Для верности мы сопоставили несколько более длительных отрывков. И я дал уверенное заключение — это разные голоса. В четырех разговорах «искомого» основной тон был достаточно постоянным.

Оставался «усталый муж».

Подписка о «внесудебной ответственности» не помешала мне в первый же день рассказать обо всем Солженицыну, разумеется так, чтобы никто не мог подслушать. Он расспрашивал, переспрашивал. Услышав о подписке, нахмурился:

— Ты понимаешь, что это не пустая условность? Не вздумай рассказывать еще кому-нибудь. В таких делах третий — лишний.

Ни с кем другим я и не собирался говорить об опасной тайне. И ему рассказал не только потому, что абсолютно доверял. Хотя это, разумеется, было очень важно. Но мне были нужны еще и его математические советы и непосредственная помощь. Требовалось установить, насколько возможны совпадения внешних (явственных по звуковидам) проявлений микроинтонаций и микролада речи у разных людей. Для этого я решил «просмотреть» возможно большее число голосов. Он предложил исследовать не меньше 50, чтобы легче определять процентные данные совпадений и отклонений.

Я составил текст, включавший контрольные слова с разными интонациями. «Алло… Говорит такой-то (каждый диктор должен был назвать себя). Кто говорит со мной? Я вам звонил о нашей работе. Вы будете сегодня работать? Вы меня слышите? Я буду работать сегодня…» и т. д.

Абрам Менделевич согласился с тем, что необходимо провести массовое исследование.

Он несколько раз говорил:

— Такой негодяй… Такая сволочь… Нельзя, чтобы он скрылся. Мы должны очень добросовестно проверять и перепроверять… Если из-за нас обвинят невинного человека, будет ужасно. А тот сукин сын будет продолжать шпионить…

Солженицын разделял мое отвращение к собеседнику американцев. Между собой мы называли его «сука», «гад», «блядь» и т. п.

Антон Михайлович согласился, чтобы я исследовал голоса не менее пятидесяти человек и чтобы использовал всех артикулянтов.

— Только не вздумайте никому ничего объяснять… Вы подписку дали?.. Что же вы им скажете?.. «Имитация простейшего телефонного разговора для нового шифратора»?.. Ну что ж, легенда не слишком замысловатая, но достоверная.

Артикулянтами и дикторами, как обычно, командовал Солженицын. Все они стали наговаривать контрольный текст. Других «одноразовых» дикторов — заключенных и вольняг — набралось около ста, мы вдвоем их инструктировали. Потом провели еще один эксперимент. Текст каждого диктора занимал несколько звуковидов; изготовляли их по два экземпляра. Один был контрольным. Звуковиды одного голоса я скреплял вместе и потом сопоставлял, промерял. Все вторые экземпляры перемешивались, и артикулянты должны были разобраться в куче, в которой было представлено не больше десяти голосов: разделить ее по отдельным дикторам, определяя «на глаз» индивидуальные приметы. Солженицын и сам увлеченно участвовал в этой игре. Абрам Менделевич хотел использовать не только звуковиды, но и осциллограммы. Мы решили сравнить по осциллограммам четырех разговоров все колебания основного тона голоса, построить соответственные кривые (гауссовские) и сравнить их с такими же кривыми по другим голосам. Солженицын советовал исследовать не только отдельные абсолютные значения, но еще и относительные переходы — сравнивать скорости изменения основного тона.

— Скорости, измеренные в миллисекундах, могут быть объективным математическим выражением твоих микроинтонаций.

Работали мы напряженно. В иные сутки я спал не больше четырех часов.

Голос «усталого мужа» оказался по всем данным тождественным голосу добровольного шпиона. Вскоре Абрам Менделевич сказал, что он уже арестован и я должен составить вопросник для следователя, такой, чтобы в ответах обязательно были произнесены те же слова, которые звучали в разговорах с посольством. Нужны были все те же простые слова «звонил», «говорил», «работа». Но теперь можно было услышать еще и такие, которых он не произносил в разговоре с женой: например, «разведчик Коваль», «атомная бомба» и др. Абрам Менделевич и Анатолий с магнитофоном пристроились по соседству от следовательского кабинета, а маленький пьезомикрофон установили неприметно на столе следователя. В тот же день они принесли записи.

Анатолий рассказывал:

— Обыкновенный пижон. И чего ему не хватало?! Должен был ехать в Канаду, работать в посольстве на ответственной должности. А полез в шпионы. Засранец! Теперь и шлепнуть могут.

Абрам Менделевич был возбужден. И когда мы оставались наедине, говорил доверительно:

— Это просто ужасно! Ведь обыкновенный, наш советский парень. Как говорится — из хорошей семьи. Отец — член партии, на крупной работе, где-то в министерстве. И мать тоже, кажется, в партии. Сам был в школе отличником, активным комсомольцем. Приняли в дипломатическую школу, в армию не взяли. Там вступил в партию. Потом работал в МИДе. Ему доверяли. Ездил за границу. И вот теперь получил крупное назначение — второй советник посольства. Должен был ехать с семьей. Жена — комсомолка, тоже работала в МИДе, двое детей, плюс еще теща. И в тот же день, как получил билеты, стал звонить по автоматам в посольство. Узнал где-то случайно об этом Ковале и побежал. Продавал авансом. Рассчитывал, конечно, когда приедет, сразу перебежать, как этот гад Кравченко. Вы читали в газетах?.. Сведения, конечно, особо ценные, и он старался, чтобы поскорее. Теперь там, в Америке, пострадают наши люди… Я видел его, когда привели. Обыкновенное лицо. И фамилия обыкновенная — Иванов. Конечно, выглядит растерянным, подавленным. Вы же слышите, как отвечает. А следователь — майор, очень серьезный, интеллигентный. Говорят, опытнейший криминалист. Нет, это просто непостижимо, как наш человек может пойти на такое…