Лев Копелев - Утоли моя печали

— О, иес, я ест американец.

— Кем вы работаете? Какая ваша должность?.. Ну, какой пост?

— Пожалуйста, говорите не быстро… Кто вы ест? Кто говорит?

— Вы понимаете по-русски?

— Да-а. Понимаю немного… Ожидайте, я буду звать человек понимает по-русски.

— Но он кто? Советский гражданин?

— Кто советский? Я не понимаю. Пожалуйста…

— Вы поймите, я не хочу говорить, если советский… Позовите военного атташе. У меня очень важная тайна, секрет. Где ваш военный атташе?

— Атташе? Он ест эбсент. Он уходил.

— Когда он вернется? Когда будет на работе?

— О, будет завтра, мэй би сегодня… Час три-четыре.

— А ваш атташе говорит по-русски?

— Кто говорит? О, да… Но мало говорит. Я буду звать переводчик.

— А ваш переводчик кто? Советский? Русский?

— О да, ест русский. Американский русский.

— Послушайте… Послушайте, запишите…

И он снова повторял: «Срочно. Важно! Советский разведчик Коваль; четверг; радиомагазин где-то в Нью-Йорке или, кажется, в Вашингтоне; американский профессор; атомная бомба…»

Голос не старого человека. Высокий баритон. Речь, интонации грамотного, бойкого, но не слишком интеллигентного горожанина. Не москвич, однако и не южанин; Г выговаривал звонко, E звучало «узко». Не северянин не «окал». Не слышалось ни характерных западных (смоленских, белорусских), ни питерских интонаций… Усредненный обезличенный говор российского провинциала, возможно дипломированного, понаторевшего в столице…

Он был причастен к заповедным государственным тайнам и выдавал их нашим злейшим врагам. Его необходимо изобличить, и я должен участвовать в этом.

Прослушали еще два разговора. Новый собеседник — американец — говорил лениво-медлительно и недоверчиво-равнодушно.

— А потшему вы это знаете? А потшему вы эту информацию нам даваете? А что хотите полутшит?.. А потшему я могу думать, что вы говорил правда, а не делал провокейшн?

Тот отвечал натужно. Раз-другой прорывались нотки истерического отчаяния:

— Но это я не могу вам сказать… Поймите же, я очень рискую… Почему вам звоню? А потому что я за мир.

— О, аи си! (Прозвучало едва ли не насмешливо.)

— Так вы же можете все проверить. Я ведь точно говорю: вылетает сегодня, может быть, уже вылетел. А в четверг должен встретиться… Ничего я не прошу. Сейчас не прошу… Когда-нибудь… потом все объясню… Когда-нибудь потом…

(Эти разговоры я воспроизвожу почти буквально. Слушал их тогда снова и снова множество раз; слова, интонации прочно осели в памяти.)

Последняя запись — разговор с канадским посольством. Все тот же надсадный голос просил передать американскому правительству про Коваля, радиомагазин, профессора, атомную бомбу…

Антон Михайлович включил свои наушники в колодку второго магнитофона.

— А теперь сравним голос этого неизвестного подлеца с тремя другими. Не обнаружим ли сходства или подобия…

…Молодой зычный голос докладывал брюзгливому, басовито-начальственному о передаче или пересылке каких-то документов.

…Некто усталый раздраженно объяснял жене, что должен задержаться, отстранял упреки, давал какие-то поручения.

…Два молодых собеседника договаривались о встрече в ресторане, о том, кто каким приятельницам позвонит. Один был тенорок, никак не сходный с тем голосом предателя, другой — высокий баритон, чем-то близкий по тембру, — но произношение московское, бойкая, фатоватая речь, уснащенная нарочито грубыми словечками и оборотами, однако с внятными отголосками хорошего воспитания.

Мне показалось, что голос и речь усталого мужа более всех других напоминает голос и речь того, кто предавал разведчика Коваля.

Оба пижона отпадали. Громогласный рапорт все же вызывал сомнение. Совсем иной характер и стиль речи могли определяться различиями, внятно слышными, однако нарочитыми, искусственными.

Антон Михайлович сказал:

— Так вот, с этой минуты вы целиком переключаетесь на одну боевую задачу. Изобличить предателя! Задача абсолютно секретная. Вам придется дать соответствующее дополнительное обязательство. Для новой работы мы создаем особую лабораторию. Без наименования, просто «Лаборатория № 1». Начальник Абрам Менделевич, заместитель Анатолий Степанович, вы — научный руководитель. Штаты лаборатории — я полагаю, для начала достаточно двух-трех техников — подберем сегодня же из младших офицеров. Вашим коллегам можете сказать, что лаборатория выполняет особое задание по криптофонии, разрабатывается чрезвычайно стойкий шифратор, и потом ни звука больше… Помещение для вас уже есть. Получайте оборудование. Несколько магнитофонов. Осциллограф. И возьмите второй анализатор. Знаю, знаю, что третий более совершенен. Однако мы не можем оголять акустическую. Если вам будет нужно, то по вечерам, по ночам будете работать еще и в акустической. Впрочем, можете там анализировать отдельные кусочки ленты. Но так, чтобы не просочилось ни полслова. За это мы все отвечаем головой. Абрам Менделевич будет докладывать мне ежедневно… Но это чрезвычайное, внеочередное задание отнюдь не отменяет вашей основной работы. Более того, я уверен — это ее только обогатит и ускорит. Ведь мы ищем физические параметры индивидуальности голоса. Ищем ключи к узнаванию далекого собеседника. Необходимо обеспечить возможно более полное восстановление индивидуального голоса… Выполняя это боевое детективное задание, вы одновременно должны решать все те же акустические проблемы, приближаясь к ним с другой стороны. Это, надеюсь, понятно?.. Значит, действуйте!

К тому времени я уже законспектировал дюжину книг и кучу статей по физиологии речи, провел множество экспериментов, пытаясь возможно точнее определить конкретные признаки одного голоса. Куприянов, Солженицын и я произносили одни и те же слова с разными интонациями, нарочито изменяя голос, либо подделываясь под чужеземное произношение, либо имитируя акцент (грузинский, еврейский, немецкий, украинский…). Потом я сравнивал звуковиды… Сергей Куприянов сделал приставку к АС-3, которая позволяла «укрупненно» выделять и анализировать отдельные звуки, отдельные полосы частоты…

Иногда казалось, что уже нашел. Вот именно такой рисунок гармоники в звуковиде такой-то гласной, именно такое чередование подъемов-опусканий более темных (то есть более энергичных) и более светлых участков присуще данному голосу. Потом оказывалось, что тот же звук этот голос произносил совсем по-другому либо, напротив, обнаруживались очень сходные черты в звуковиде другого голоса.

И тогда надежды, нетерпеливое ожидание, радость сменялись разочарованием, злой досадой, недоверием к себе.