В подполье Бухенвальда - Валентин Васильевич Логунов
К нашему удивлению, Ленчика не уничтожили и даже не наказали. Кто знает, может быть, потому, что блокфюрер СС не мог забыть выражения грозной решимости на суровых лицах заключенных и опасался справедливой мести.
Мой помощник по должности штубендинста Данила был мною принят как наследство от бывшего штубендинста.
— Ни рыба ни мясо, — сказал мне мой предшественник, характеризуя этого замечательного человека. — Советую выгнать.
Но жизнь показала, что Данилу плохо знали.
Бывают люди скрытные, бывают люди замкнутые, бывают хитрецы и лицемеры, умеющие показать себя с лучшей стороны. Данила не обладал ни одним из этих качеств. Он был просто украинским парубком с Полтавщины, где окончил десятилетку. Благодаря своим способностям и упорству уже во время войны он блестяще окончил полковую школу, а через некоторое время стал младшим лейтенантом. Все в этом человеке: и улыбка, и глаза, и лицо, и душа — было ясным и светлым, как стеклышко на ладони.
Взяли его немцы в тот момент, когда он пытался добыть «языка» где-то под Кировоградом, и пошли путаные дороги по лагерям военнопленных, рабочим командам, пешим маршем и в «телячьих» вагонах, и довели эти дороги полтавского паренька до зловещей «Неметчины».
Измученный побоями, обессиленный голодом, Данила мог только мечтать о побеге до тех пор, пока судьба в виде приказчика немецкого фабриканта не привела его на брикетный завод.
Маленький старинный городок островерхими черепичными крышами царапал синеву неба, пика собора, казалось, прокалывала высоту, узкие кривые улицы блестела отшлифованными голышами мостовых.
Вместе с несколькими новичками Данила влился в небольшую, но дружную команду, работавшую на брикетном заводе. Многие из ребят, прибывших раньше других, завели дружбу с немецкими рабочими и благодаря их помощи не очень голодали. Они же помогли Даниле крепче встать на ноги.
На заводе работала группа русских девушек, насильно вывезенных в рабство, и Данила часто до глубины души возмущался тем, что девчат заставляют делать ту же тяжелую работу, что делали и они, мужчины.
— Та що ж воны матерей, жинок чи дочек не мают, чи що? Хиба ж це можно так занущаться над девчатамы?
В течение дня военнопленные работали вместе с девушками, знали друг друга, делились, чем могли, по возможности помогали. Даже вечером после отбоя можно было говорить через проволоку, отделяющую девичий барак, и даже передать бельишко для стирки или починки. Охраняющие этот маленький лагерь несколько стариков, втиснутых в солдатский мундир по тотальной мобилизации, махнули на все рукой и не обращали ни на что внимания: мол, делайте, что хотите, только не убегайте.
И вот тогда неожиданно, не ко времени и не к месту пришла к Даниле любовь. И пришла не бедной просительницей, робко постучавшись в сердце, а властно, как хозяйка, завладев всей его открытой настежь для всего доброго душой. Возможно, простая человеческая жалость, разрывавшая сердце Данилы, была предшественницей этого могучего чувства. Уж очень маленькая, хрупкая и беспомощная была эта сероглазая Настенька из далекого псковского села, уж очень удивленно смотрели на окружающее ее большие глаза в темных ресницах. Поняв всю нелепость случившегося, Данила всеми силами старался побороть в себе это чувство, но было уже поздно. Незаметно для себя он почти весь рабочий день старался быть к ней поближе и, несмотря на подзатыльники мастеров, отбирал из ее рук наиболее тяжелую работу. Пытался передавать ей что-нибудь из съестного, сэкономленного из своего пайка или добытого у немецких рабочих.
— Что ты, Даник? Не нужно. Много ли мне надо, — обычно отказывалась она, краснея.
Девушки с присущей им на этот счет наблюдательностью первые заметили, что творится с парнем, и вскоре Данилова любовь ни для кого в лагере уже не была секретом. По молчаливому соглашению и военнопленные, и девушки из хорошего сочувствия всеми мерами старались сделать так, чтобы на работе Данила и Настенька работали поближе друг к другу.
— Да бросьте, девчата, — смущаясь, отмахивалась от подруг Настенька. — Просто он очень хороший, душевный человек, а вы — любовь. — Но у самой как-то уж очень сладко замирало сердце в ожидании начала тяжелого рабочего дня, где она опять увидит этого красивого и такого ласкового парня.
— Почему же он мне снится по ночам, если это не любовь? — про себя недоумевала Настенька, просыпаясь в душном бараке, и не находила ответа.
Однажды, после долгого вечернего разговора с Настенькой через колючую проволоку забора, у Данилы словно крылья выросли. Самая тяжелая работа казалась для него пустяком, посвистывая, ходил он какой-то пружинистой походкой, а вечерами задушевно пел украинские песни.
Утром в один из понедельников в маленьком лагере брикетного завода не оказалось трех человек военнопленных и двух девушек. Когда они ушли: в ночь на воскресенье или в ночь на понедельник — никто не знал. Напрасно бесновалась полиция, обшаривая окрестности. Кроме аккуратно перерезанной проволоки, никаких следов не было. Только двое — трое военнопленных осторожно переглядывались да старый немецкий рабочий Келлер Бруно прятал в сивые, прокуренные усы лукавую усмешку. Кто бы мог догадаться, что это он достал беглецам гражданскую одежду. Побывавший в русском плену во время первой мировой войны, он отблагодарил русских за добро, которого не забывал более четверти века.
Больше двух недель шли беглецы на восток, обходя населенные пункты, но не может Данила спокойно рассказывать об этом времени, потому что уж очень много самого светлого и самого страшного в его жизни сконцентрировано в этих неделях.
Наткнулись на них дети, когда они, измученные, спали в кустах на дне заросшего оврага. Хозяин крупного поместья, расположенного неподалеку, организовал на беглецов охоту по всем правилам искусства с собаками, загонщиками и стрелками, и вот они в двух маленьких клетушках, перегороженных тонкой деревянной перегородкой. Хозяин, как возглавляющий ландрат[26], сам лично допросил их, пообещал на следующее утро отправить в город, в полицию, и приказал на ночь запереть в каменный сарай с зарешеченными окошками. Немного успокаивала возможность разговаривать с девчатами через тонкую перегородку, но поздно вечером пришли вооруженные батраки и повели куда-то девушек.
— Куда? Гады! — взревел Данила, предчувствуя что-то недоброе.
— До пана, полы мыть, — ответил голос по-польски, и шаги замерли где-то в глубине огромного двора.
— Яки таки полы? Ночью? — бесновался Данила, с бешенством сотрясая решетку.
Более двух часов прошло, прежде чем привели
