Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век - Коллектив авторов
Настаивая на приоритете нравственных ценностей в деле общественного переустройства, Рыкачев подчеркивал, что «идеализм Рёскина – порождение того же духа, который сделал Англию образцом капиталистической страны. Из того, что современные англичане верят в капитализм и смеются над идеями Рёскина, вовсе не следует, что завтра они не поверят в идеи Рёскина и не проклянут капитализм, – предсказывал русский ученый. – Придет время, и то, что кажется теперь силой, покажется малодушием. Роль капитализма кончится, как кончилась когда-то роль рыцарства… Купеческая мораль, воплотившаяся в политической экономии XIX века, должна будет уступить место более благородному, более смелому и более художественному пониманию жизни». Очевидно, что данный вывод Рыкачев считал актуальным и для России: «Чтобы учиться у Рёскина, русский читатель должен обнаружить терпимость и уменье открывать родное и близкое в чуждом и далеком». «Кроме обстоятельств места существуют и обстоятельства времени: что кажется смешным сегодня, завтра станет серьезной потребностью и важным делом», – эту мысль публицист нередко проводил в своих размышлениях по поводу того или иного зарубежного опыта, представлявшегося ему перспективным.
Рыкачев был убежден в том, что общественный прогресс немыслим также без восстановления истинной идеи веры, деформированной под влиянием капитализма. Возрождение доверия между людьми, ниспровержение веры в деньги, которая «для современного человека служит заменою добра и зла», – Рыкачев с оптимизмом смотрел на возможность решения в будущем и этих проблем, поскольку рыночная, денежная оценка хозяйственных благ в принципе не может отменить действия «законов добра и зла», так как «законы эти имеют характер безусловный». «Мы не может их отменить, так же как не можем изменить своей природы, – утверждал Рыкачев. – Мы можем только восставать против своей природы. И мы восстаем против нее, когда принимаем денежную оценку всех вещей. Стремясь к материальному богатству, мы хотим его достичь без веры, путем точного арифметического расчета. И эта приверженность к цифре и деньгам сокращает наше материальное богатство. Ибо наибольшее материальное богатство всегда будет у тех, у кого наибольшая духовная сила, в ком наибольшая вера». Разъясняя эту, на первый взгляд, парадоксальную мысль, Рыкачев обращал внимание на вывод Рёскина о том, что «истинное богатство заключается в том же, в чем заключается истинная жизнь», т. е. в самоотречении и борьбе. Однако «чтоб не бороться, люди заменили веру – расчетом, жизнь – рыночным торгом, счастье – деньгами… Но жизнь мстит за себя… Месть жизни заключается в том, что денежные расчеты, которыми люди надеются облегчить жизнь, в действительности не облегчают, а затрудняют людей… Мы знаем хорошо, в чем добро и зло, что дурно и что хорошо, но мы не знаем и не можем знать, что выгодно и что невыгодно, где ожидает нас наибольший материальный эгоистический выигрыш». Обращая внимание на то, что «гораздо труднее в торговле и промышленности сделать расчет выгодный, чем справедливый», Рёскин подводил к выводу, неизменно подтверждаемому практикой: «…справедливость в конце концов приведет к наилучшим результатам…»
«Простой и всем известный факт, что бескорыстие бывает выгодно („Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет, тот обретет ее“)? одним своим существованием уже уничтожает возможность точного счисления выгод, возможность особой науки о выгодах и невыгодах», – этот вывод Рыкачев актуализировал применительно к российским реалиям начала XX столетия, когда расхожим было представление о том, что «можно и должно радеть о народном здравии и образовании в видах материальной выгоды», в том числе «в целях более успешной промышленной конкуренции с передовыми странами Запада». Рыкачев считал неприемлемой подобную постановку вопроса. Он выступал, в частности, против «меркантильной окраски» народного образования, считая единственной достойной целью «просвещение только ради просвещения», воспитание в подрастающем поколении прежде всего «честной преданности делу ради самого дела».
С позиций нравственного («качественного») подхода, а не количественных показателей («слепая вера в число и меру») Рыкачев определял не только сущность и роль власти и веры в современном обществе, но и главный критерий прогресса. «Движение вперед как самоцель – перемена ради перемены – есть отрицание жизни, потому что жить можно только в настоящем», – подчеркивал Рыкачев. Он приходил к выводу о существовании закона, «позволяющего человеку обновляться и в то же время вечно оставаться самим собой» и названного им «законом творчества». «Человек должен быть творцом – в этом закон его навеки… Все, что мы имеем, создано человеческим творчеством и может сохраняться и возобновляться только человеческим творчеством… Только то обновление, только то движение вперед хорошо, которое означает творческую, созидательную работу», – заключал Рыкачев и вынужден был констатировать, что «современный прогресс есть отрицание творчества», поскольку во главу угла поставлена «вера в машины и в механический труд». Отсюда, разъяснял он, происходит и «легкое отношение к труду», нашедшее выражение в общепринятом методе оценки производительности труда исключительно по денежной доходности, в результате чего приоритетом государственной политики провозглашалось развитие промышленности в ущерб земледелию.
Рыкачев признавал настоятельную потребность изменения подходов и к оценке «истинного благосостояния народов», предлагая не руководствоваться определенным набором количественных показателей, фиксирующих «мертвый уровень материального комфорта», а рассматривать этот вопрос с позиций осуществления в обществе «закона творчества». Приметами этого должны служить постоянно действующие факторы, побуждающие к индивидуальной предприимчивости, а также зримые проявления «достойного честолюбия, сознания со стороны каждого члена общества своего призвания к труду».
Размышляя над духовными основами капитализма, Рыкачев приходил к выводу, что «значительная часть общественных бедствий должна быть поставлена на счет не эгоизму и