Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Разочарование, однако, наступило быстро. Самый вид классной комнаты мог привести в уныние даже копыльца, непритязательного насчет эстетики и комфорта. Довольно большая комната с осеревшими и почерневшими стенами, прогнившим полом и потолком, освещенная одним окном, стекла которого были слеплены из осколков, — комната эта была жилой квартирой меламеда. В ней помещались большая печь, полка с кухонною посудою, кровать, колыбель для грудного ребенка, затем и прочие хозяйственные принадлежности. Среди комнаты копошились ребятишки меламеда, расхаживали представители животного царства в лице кормилицы-козы, благочестивых, хотя и крикливых, кур и озорника-петуха. Собственно хедер состоял из «красного угла», где восседал ребе на высоком мягком стуле с истрепанным сиденьем у длинного стола на гнилых ногах, по бокам которого стояли две длинные скамьи для учеников. Исчисленные предметы составляли всю классную мебель, и, надо сказать правду, крайне мучительную, ибо скамьи были без спинок и слишком высоки для нашего возраста, так что ноги наши при сидении висели в воздухе и отекали; не меньше докучал постоянно колебавшийся на своих больных ногах старый стол, при каждом прикосновении издававший скрип, похожий на вздох умирающего.
Мой первый ребе был простак; он знал только то, чему учил, то есть еврейское чтение, что знал в Копыле каждый простолюдин, и если он выбрал себе это занятие, вместо того чтобы быть, например, трубочистом или извозчиком, то только потому, что и для этих немудреных профессий нужна какая-нибудь сноровка, чего у него не было и чего от него, как от меламеда, не требовалось. Приемы обучения были примитивные, раз навсегда установленные. Не имея никакой подготовки и никаких пособий, меламед должен был брать трудом. А труд этот был варварский: он должен был вдалбливать в нежные головки малюток названия двадцати двух букв алфавита и десяти гласных знаков и заставлять их понимать, например, что комец (о) под цадик (ц) значит «цо», мелупум (у) [под] шин (ш) — «шу», и проч. Но если такой метод обучения был труден для меламеда, то легко себе представить, как трудно было для наших слабых мозгов усвоение такой мудрости, как мучительно должно было быть такое механическое учение, в связи с описанным освещением и обстановкою классной комнаты, особенно если принять во внимание, что обучались мы чтению языка древнего, нам непонятного. Жизнь в хедере была бы для меня невыносима, если бы не то обстоятельство, что меламед учил каждого отдельно, а так как в хедере было около двадцати учеников, то на долю каждого приходилась только 1/20 хедерного дня, в остальное же время мы располагали свободою, которою я широко и пользовался; играл на улице с товарищами, забегал домой к Ройзе, делал визиты маме в лавке, встречая везде радушный прием.
К тому же ребе был человек добрый, выносливый и терпеливый. Из терпения он не выходил даже в случаях самых яростных выступлений со стороны его одноглазой супруги. К слову я должен сказать, что конфликты между этими, во всех отношениях примерными супругами были не личного, а принципиального свойства. Она полагала, что так как она вынашивает, рожает и выкармливает ему наследников, возится весь день со стряпней, стиркою и всякою всячиною, то она вправе требовать от него, тунеядца, в случае надобности хоть какой-либо помощи, вроде рубки дров, носки воды, удаления помоев и т. п. Он же, хотя находил ее требования в основе справедливыми, наотрез отказывался их исполнять в учебное время, утверждая, что он поденщик, получает плату не поштучную, а поденную, и каждая минута, употребленная им на посторонние дела, есть не что иное, как грабеж, кража из карманов хозяев (работодателей) и их детей; и как он ни был мягок и уступчив во всем, в этом пункте он был донельзя упрям и ни за что не поддавался. А так как и она, с своей стороны, твердо стояла на своей точке зрения, то конфликты были неминуемы, и они часто повторялись, причем конфликты эти у нее выражались в ругательствах, проклятиях, а то и ударах, он же в этих случаях только горько улыбался и, обращаясь к нам, малышам, говаривал: «Что делать, она женщина, в хедере не обучалась, откуда ей знать закон?» Или: «Ничего не поделаешь. Сказано «
» («у кого телесный недостаток, тот зол»), не она виновата в том, что она одноглазая и, следственно, не ее вина, что она злюка. Все от Бога, дети, все от Бога!»Вообще первый год учения прошел довольно благополучно; главное, к концу его, благодаря трудолюбию меламеда, я одолел-таки предмет — читал по молитвеннику бегло, как взрослый, так что я созрел для перехода к другому меламеду, чтобы приступить к изучению Хумеша (Пятикнижия).
В праздник Кущей за столом у нас обсуждался вопрос о выборе для меня нового меламеда. Дедушка остановился на одном меламеде, о котором слышал похвальные отзывы. Мама и Ройза запротестовали против этого выбора, говоря, что рекомендуемый меламед жестоко обходится с детьми, вследствие чего ученики и сама жена иначе его не называют, как мазик (то есть дьявол, членовредитель, живодер). Услышав прозвище моего будущего ментора, я ужаснулся, но дедушка успокоил нас, уверяя, что строго-настрого запретит ему бить меня.
После праздников, явившись в сопровождении Ройзы в новый хедер, я сейчас понял, что тут дело не шуточное. В красном углу сидел не прежний добрый ребе, а точно мазик. Высокий, с широким приплюснутым носом, потерявшимся в густой рыжей растительности, восседал он на стуле в боевой готовности. Перед ним на столе лежали Пятикнижие, большая табакерка из древесной коры и канчук (кнут). По двум сторонам стола сидело на одной скамье человек пять учеников старшей группы, а на другой — столько же новичков. Двое из старших ревели; значит, получили уже задаток.
