Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
В сказках, большею частью о королевиче и королевне, о раввине и раввинше, также преобладает грустный тон. Герои и героини — совершенства красоты и добра, но страдают, терпят всякую кривду и гонения, однако в конце концов спасаются и во сто крат вознаграждаются за перенесенные обиды; добродетель часто подвергается тяжелым испытаниям, но, мужественно и стойко выдержав их, в конце концов одерживает победу над злом, ибо «у Бога нет неправды».
Ройза умела также много рассказывать об ангелах и диаволах, о житии праведников, чудодеев и о святых мучениках, радостно шедших на костры для освящения имени Божия. Рай и ад и их обитателей она описывала так живо, как будто видела их своими глазами.
Она нашла во мне благодарного слушателя. Внимая ее рассказам, я переживал все горести и радости ее героев, и, благодаря ее влиянию, я еще до поступления в хедер проникся духом еврейства, его чаяниями, верою в Бога и Его справедливость и полным убеждением в избранности народа израильского, словом, был уже полным евреем в миниатюре. Нет худа без добра, и нет добра без худа. А худое во влиянии Ройзы было то, что я сделался неисправимым мечтателем, фантазия часто заменяла для меня действительность, и, гоняясь за журавлем в небе, я часто выпускал синицу из рук, словом, остался навсегда человеком «непрактичным».
Ройза ушла (муж ее вернулся и взял ее от нас), но дух ее остался. И ребенком и юношею в свободное время, лежа в постели или гуляя за городом, я любил предаваться своим мечтам. Материал был готовый — сказки и рассказы Ройзы, но я их перерабатывал по-своему. Героем их стал я, и мое «я» менялось в них в разные времена, сообразно перемене в моих взглядах, стремлениях и идеалах.
Вот я воображаю себя илуем (изумительным по своим способностям мальчиком): в восемь лет я уже знаю всю Библию наизусть, в тринадцать — весь Талмуд, в пятнадцать — все раввинские кодексы; я держу чудные проповеди, мною восхищаются, меня славословят; гвиры всех стран наперерыв добиваются заполучить меня в женихи для своих дочерей; я делаюсь пражским раввином{18}, ко мне обращаются раввины всех стран за разрешением трудных религиозных и юридических вопросов; я царствую, мое слово — закон для всего Израиля…
Или: я — виленский балабесел{19}. Я поднял голос, и весь народ замолк; замер, затяну печальную ноту, и все зарыдают; запою веселую арию, и у всех глаза просветлеют, лица засияют радостью; я волшебник, властитель душ, играю людскими сердцами, точно мячиком. Услышала случайно мой голос прекрасная графиня Тышкевич[57], и нежное сердце ее заволновалось, затрепетало; она обезумела и повесилась. А голос мой становится все слаще, чувства мои — все нежнее, и душа моя, сознав, что тело — слишком грубое для нее одеяние, что гортань, сотканная из плоти и жил, — слишком слабый орган для передачи ее возвышенных дум и чувств, уносится в небо, вступает в хор ангелов у престола Всевышнего и там соединяется для вечного блаженства с прекрасною графинею…
Или: я — ламед-вовник{20}. Я великий ученый; передо мною все преклоняются, благоговеют; но это — слишком большое счастье для грешного человека, и я одеваюсь в лохмотья, оставляю родной край, чтобы справлять голус{21}; я хожу из города в город, из деревни в деревню, везде скрывая свое имя и свои знания, кормясь брошенными крохами; в синагогах меня презирают, как невежду, в деревнях крестьянские мальчишки издеваются надо мною, как над нищим жидом, бросают в меня каменьями, натравливают на меня злых собак; я все это терпеливо переношу, ни на кого не жалуясь, и, долгою нищенскою скитальческою жизнью победив окончательно сатану-искусителя, усмирив все свои страсти, возношусь на небо в радостном сознании, что прожил недаром, что был одним из тридцати шести столпов, на которых держится мир. Далее картина дорисовывалась почетною встречею у врат неба патриархами, приветствием архангелов и проч., и проч.
А почему мне не быть святым Мессией?.. Да, я Мессия, настоящий Мессия. Покрытый с головы до ног ранами, скованный в железные цепи, я живу в великом граде Риме, столице нечестивого Эдома. Я вижу страдания народа моего, вопли его доносятся до меня со всех краев земли и терзают мою душу днем и ночью, но я жду, жду часа благоволения Всевышнего. И вот час этот наступил. Я воспрянул, затрубил в шофор (рог), и явился мой предтеча, пророк Илия Тишбитянин. Он кликнул клич — и со всех концов земли, с востока и запада, севера и юга, из всех земель и островов потянулись мириады рассеянных сынов народа моего и стали под мои знамена. Быстрым натиском я отклонил врагов, поразил Эдома и Измаила, размозжил головы филистимлян и моавитов; по мановению моего волшебного жезла на реки наброшены железные мосты, моря расступились, и я во главе народа моего при звуках труб и тимпанов вступаю в Святую землю; раскрылись старые могилы, и из них поднимаются благочестивые цари, мужественные Маккавеи, божественные пророки, певцы левиты… И далее картина легко уже рисуется до бесконечности по готовым узорам пророков, агадистов и каббалистов.
Позднее, когда я ознакомился с еврейскою новою литературою, меня воодушевляли ее стремления, и фантазия рисовала мне иные картины: то я воображал себя Маймонидом, то Мендельсоном, а то и язычником Сократом.
Это было духовное шатание в поисках за идеалом.
IV. Первые годы школьной жизни
Когда мне исполнилось четыре года, домашние стали поговаривать об отдаче меня в хедер. Я этому очень обрадовался. Что тянуло туда мое молодое сердце — ореол ли ученых в изображениях Ройзы, благоговение ли к книге, наблюдаемое кругом (к книге относились не только как к предмету полезному, но как к чему-то дорогому; если книга нечаянно падала на землю, ее бросались поднимать и, подняв, целовали ее, как бы прося извинения за небрежность), или же вид мальчиков, часто выбегавших из находившегося вблизи нашего дома хедера и весело игравших на улице? Как бы то ни было, ноя стал проситься в хедер, и просьба моя была охотно исполнена. Этот весьма важный акт в жизни копыльца был совершен с подобающим торжеством: окутанного в большой талес (молитвенную ризу),
