Белая эмиграция в Китае и Монголии - Сергей Владимирович Волков
– Где начальник штаба?!
– Я здесь! – наконец послышался голос полковника Островского, и его голова испуганно показалась из-под телеги.
– Господин полковник, барон Унгерн бежал. Марков, Львов и другие скрылись, подполковник Евфаритский также бежал, а потому принимайте бригаду. Вы старший…
Островский еще более испугался, занервничал и стал отказываться.
– Я не знаю, могу ли… Да и как я приму?.. – говорил он.
– Да так принимайте, и больше никаких. Вы начальник штаба.
Островский нехотя согласился, но спросил:
– Что же я должен делать?
– Вести бригаду на восток, а если догоним резухинскую, то ее расхлестать за убийство генерала Резухина, – был резкий ответ.
Через полчаса унгерновцы двинулись на восток и после маленькой остановки продолжали свой быстрый восточный отход, пока не подошли к реке Селенге. Шли с мерами охранения, и, когда стали подходить к реке, в арьергарде уже послышалась стрельба. Унгерновцев настигали красные. Река была непроходима, брода не было, и это осложняло обстановку. Экстренно был созван совет, на котором было решено по дну переправить орудия, стоя на лошадях и держа носилки в руках – раненых, обоз и все лишнее. Оставить все 20 пулеметов, бойцов, занять высоты и ждать красных, памятуя, что, если им сейчас не дать отпор, их преследование будет бесконечно. Так и было сделано. Местность представляла полукольцовую горную расщелину, поднимавшуюся лугом к перевалу и круто спускавшуюся оттуда к реке. Сотни заняли позиции, на особых местах установили пулеметы и стали ждать свистка-приказа: огонь всеми! Стали ждать.
Солнце ясно освещало лощину и темневшую вдали опушку леса, из которой тянулась змеею дорога. Вот показался наш арьергард, прошли последние дозоры, и снова стало тихо и мертво. Прошло полчаса, час. На опушку леса выскочил всадник, метнулся шагов на десять кругом, зорко огляделся и пулей умчался в лес. Минут через десять из опушки выкатился и весь головной разъезд. Долго стоял он на лесной окраине, потом отправил в тыл одного всадника, а сам медленно двинулся в глубь лощины, к перевалу. За ним из леса вытянулась конная группа, которая так же медленно и осторожно, уступами, стала подвигаться по горной долине. И скоро из лесной опушки показалась бесконечная колонна пехоты. Весь отряд красного штабс-капитана Щетинкина вполз в лощину и поднимался на перевал. Красные видели отдельную группу унгерновского штаба, но их глаза не различали притаившихся за скалами и серыми камнями остальных унгерновцев, не видали закрытые травой смертоносные дула пулеметов… Конные красные махали шапками, фуражками и шашками унгерновской группе, последняя оживленно отмахивалась, а есаул М. ожесточенно крутил над головою свой красный штабной башлык. Красные недоумевали: в чем дело? сдаются или идут на переговоры? Наконец их конники не выдержали, из их группы выскакало несколько человек, промчались сажен пятьдесят, вздыбили лошадей и закричали:
– Товарищи комиссары, вперед на переговоры!
И в ответ на это с горы, из унгерновской группы, раздался острый и длинный свисток… и затарахтели свинцовым разговором унгерновские пулеметы и винтовки. Начался не бой, а расстрел белыми красных. Отдельных звуков слышно не было – все слилось в один сплошной и мощный гул-стрекот, а в лощине уже начался ад. Вздымались на дыбы лошади и падали, кричали люди и тоже падали, все смешалось в одну массу, в один живой мечущийся клубок; кони с храпом носились по зеленой лощине, а отдельные люди бежали, падали, вставали, оставались на месте и ползли к опушке леса… А лесная чаща уже стонала и похрустывала от ломаемых пулями веток, и жалостно трепетали листьями деревья.
Отряд Щетинкина был уничтожен почти полностью. Из отряда спаслись лишь единицы. Разгром красных был закончен в десять минут, и полукольцевое горное ущелье огласилось ликующим «Ура!» унгерновцев. Через час бригада спокойно переправилась вплавь через реку и на противоположном берегу устроилась на продолжительный отдых.
* * *
После жестокого разгрома большевистского отряда Щетинкина под рекой Селенгой унгерновская бригада перешла через реку и остановилась на отдых на несколько дней. Стоял жаркий и обильный жизнью природы июль месяц, душистые травы дополняли воздух своим бесконечным ароматом, река была чистая, светлая, вода в ней была холодная, и унгерновцы отдыхали душой и телом. От вечного страха перед Унгерном, от его ташура, от мыслей о расстреле, о разгромленных наголову красных и жили думами о Востоке и о том, что впереди ждет отдых и короткий мирный перерыв. Песни, смех и веселый разговор нарушали круглые дни селенгинскую окрестность, набирались силами всадники и лошади, и думки о том, что произошло и как избавились от жестокого барона, уже уплывали в дымке других походных интересов.
Командование бригадой принял начальник штаба барона Унгерна полковник Островский, человек вялый, малорешительный и далекий от инициативы. Он принял бригаду по старшинству, так как военная субординация еще крепко жила в офицерских мозгах. Впоследствии этот полковник перешел на службу к красным, но вряд ли они в его лице приобрели ценную личность.
Отдых закончился, и бригада в стройном порядке выступила на восток. А с выступлением начались непорядки. Унгерновцы, привыкшие к тяжелому ташуру барона и к мысли, что за всякий беспорядок, за нарушения воинской дисциплины он без особых разговоров повесит на первой осине, решили распоясаться, тем более, новый начальник авторитетом и уважением не пользовался. По пути тут и там маячили монгольские юрты, ходил скот, и более ретивые пытались «грабануть». Монголы, хорошо не учитывающие, кто идет, красные или белые, грабители или настоящие солдаты, при приближении колонны бросали свои юрты и спасались бегством. Этим начали пользоваться отдельные всадники, а среди них первенствовали артиллеристы Дмитриева, который сам был не лишен желания бесплатно поесть то, чего не было в обозе. Положение становилось серьезным, и бригаду ждал полный развал и дезорганизация. Полковник Островский растерялся, но на выручку пришел есаул М. Он решительно взял в руки эмблему бароновской власти ташур и начал действовать. Как только из колонны вылетала группа мародеров и мчалась к монгольской юрте, ее догонял есаул, и жестокие удары по головам и лицам сыпались на «молодцов». Некоторые пытались протестовать, но ташур делал свое дело, и мародерство через несколько дней прекратилось.
Шли унгерновцы в буквальном смысле слова раздетыми. Шелковые тарлыки превратились в одни лохмотья, ноги вылезли из ичиг, а июльские ночи в Монголии были холодные и пронизывающие. Остро чувствовалась и недостача в продуктах. Нужно было находить выход: или грабить монгол, или достать все необходимое другим путем. Положение спасали монгольские монастыри. Они попадались по дороге, и некоторые из них были не только безмерно богаты, но и велики, как крепости. В
