Белая эмиграция в Китае и Монголии - Сергей Владимирович Волков
Прапорщик Валишин от сердца попросил прощения, есаул в ответ сказал горячую речь о цели похода, пожал руку прапорщику, и татарский заговор растворился в чувстве дружбы и взаимопомощи. Но в дивизии было не все благополучно. Вызывал сомнение командир бурятского дивизиона Галданов и его буряты. У них шла какая-то тайная работа, а потому есаул М., подбодренный успешной ликвидацией татарского заговора, вызвал к себе Галданова. И прямо задал ему такой вопрос:
– Правда, Галданов, буряты хотят бежать в свои хошуны?
– Никак нет, хосподин есаул! Циво так, мы буряты идем все к атаману Семенову… И куда мы без него, потому народ мы темный, а где уж нам одним без него жить, – горячо говорил бурят.
Есаул поверил ему, но на всякий случай два бурятских офицера были переведены в русские сотни.
В ночь на 2 августа бригада шагом резала ночную темноту, и было в ней тысяча всадников. Тревога за бурят и татар отпала, и унгерновцы ехали спокойно, охраняясь лишь тыловым и головным дозорами. Бурятский дивизион шел в середине колонны, и была кругом мертвая тишина степной монгольской ночи, которая лишь изредка нарушалась звоном копыта о камень и редким похрапыванием лошадей. И снова мерцали звезды, и снова люди думали не о настоящем, как вдруг ночную тишь прорезал резкий и гортанный крик-команда:
– Ияба… Ияба (За мной! – в вольном переводе с бурятского).
И стук сотен подков разрезал, как ножом, ночное спокойствие, и бурятские сотни бешеным наметом исчезли в ночной непроглядной мгле. Ошеломленная дивизия без команды остановилась и замерла. Так прошло минуты три, четыре, пока не раздался окрик командира бригады:
– Орудие на позицию! Огонь по изменникам!
Вслед бежавшим ухнуло несколько орудийных выстрелов, умчались снаряды в далекую степь, бросилась туда же дежурная сотня, и снова все затихло. Дивизия спешилась и приготовилась к отпору, но никого не было, и ничего в степи не было слышно. Через полтора часа разведывательная сотня вернулась. Она не нашла бежавших бурят. Они сгинули в степи.
* * *
После измены бурят и их позорного бегства Азиатская дивизия, в которой теперь осталось 600 всадников, 21 пулемет, 5 орудий, много верблюдов и табун заводных лошадей, прошла переход и остановилась. От бежавших бурят в залоге осталось трое: один прапорщик и два урядника. Буряты посерели на лицо и дрожали, когда их привели к М. Они хорошо помнили беспощадный суд барона Унгерна и считали, что так же, по-бароновски, будет поступлено с ними.
Начался допрос, который лишний раз подтвердил, что заложники имели слишком большое отношение к измене, в чем они в конце концов и сознались, потом бросились на колени и стали просить о пощаде.
Августовский день был солнечен и жарок. Степь горела и дымилась на солнце, и в далеком мареве ее виднелись очертания гор и четкой линией на горизонте вырисовывался длинный горный хребет.
Есаул говорил:
– Вы, буряты, были для нас братьями. Между нами все делилось пополам, и не было в Азиатской дивизии разницы между русскими, монголами, татарами и бурятами. Но вы, буряты, совершили подлую измену, и вы, трое, принимали в ней участие. Что делать с вами? Что вы заслужили по законам войны?
Буряты валялись на земле и плакали. Есаул продолжал:
– Ваше счастье, что грозная рука барона уже не может протянуться над вами. Ваше счастье, что мы идем к миру, а не на войну. Мы даруем вам жизнь, но без наказания вы остаться не можете. Раздевайтесь! – грозно приказал он.
Буряты завыли, как степные собаки у трупа покойника. Они думали: «смерть», но разделись догола и выстроились в одну шеренгу.
– Справа по одному, рысью к сопкам марш! – резко скомандовал офицер.
И буряты понеслись. В бегстве они бросались из стороны в сторону, считая, что сейчас в затылок им вопьются злые свинцовые пули. Они бежали и скоро стали точками в степи, а потом исчезли из поля зрения. Когда они скрылись, дивизия забыла о них, как о чужих покойниках. Но буряты добрались до хошунов, и прапорщик в 1925 г. был начальником советского пропускного пункта на 86-м разъезде.
Ночью Азиатская дивизия подходила к Калганскому тракту. Была темная ночь. Тракт таинственно и зловеще говорил о многом. О том, что красные сторожат проход через него унгерновцев и силы их справа и слева огромны. Головная сотня под командой ротмистра Исака бесшумно срезала на тракте телеграфные столбы, и гулко процокали копытами унгерновские кони через окремневшую дорожную полосу. Силуэты черных всадников потонули на восточной стороне Калганской дороги, и ни один выстрел не разбудил сновидений монгольской степи. Дивизия пошла форсированным маршем и через два дня, когда придорожные калганские горы исчезли в синеве неба, остановилась на трехсуточную дневку. Последний вражеский Рубикон был пройден. Впереди были китайцы и смутное в представлении монгольское лицо атамана Семенова – унгерновская надежда, вера и спасение.
На дневке подкормились, подчинились, дали отдых лошадям, и снова команда: «По коням!» И снова замаячила в монгольской степи змеевидная колонна всадников. Дивизия шла на Далай-нор, а по дороге сделала привал у быстрой, как зеркало, речушки.
Неведомая Монголия! Влекущая купчиха, богачка гордая и таинственная! Сколько несметных богатств скрывают твои недра, какие узоры возможностей заплетены в твоих необъятных степях, горах, реках и озерах. Чем порадуешь ты мир через полустолетие, большим или меньшим, чем сейчас твоя миниатюрная речушка унгерновских казаков?! А они стояли по берегам этой монгольской речки с обнаженными шашками, страстно и пристально вглядывались в изумрудную глубину ее и резкими взмахами клинков резали водные струи. Там гуляли и резвились двух-и трехаршинные рыбины – ленки, щуки и мелочь хариусы. Целых два часа шла битва людей с увертливыми рыбами, а потом, как опалы и рубины, заблестели около речушки казачьи костры. Казаки варили уху. Гостеприимная монгольская речка оставила у себя в гостях унгерновцев на целые сутки, и только на следующую ночь дивизия вытянулась двухшереножной ниткой и направилась к озеру Далай-нор. К нему подошли на рассвете. Завывал по степи ветер, и пугливо прядали ушами лошади, когда в яростный ветреный порыв вметалось заунывное завывание, а всадники завернули башлыками свои глаза и уши от песка и мелкого камня пустыни. Чуть забрезжили на востоке первые световые полоски, дивизия подошла к озеру. Далай-нор бушевал. Гневался, и его свирепые волны, как горы, наваливались одна на другую и с яростным шумом обрушивались на песчаный берег. Кружился в воздухе песок, желтые облака его падали в озеро, но не могли насытить его гнев, и он продолжал поднимать брызги
