Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини
Я думаю о его исключительной карьере. В фильме речь идет в основном о кино и крайне мало говорится о его театральных ролях, многочисленных и выдающихся.
Драгоценные архивные кадры – интервью всей съемочной группы “Большой жратвы” Марко Феррери и прием фильма в Каннах, например.
Внезапно, на кадрах из “Макса и жестянщиков” и “Мелочей жизни”, он заговаривает о моей матери. Это его слова, его голос. И это одни из самых прекрасных слов, слышанных мною о ней. Я не могу не повторить их здесь. В память о ней, в память о нем…
“Роми Шнайдер была настоящей. Иногда более реальной, чем ее героини. Благодаря мистике ее таланта и упрямому желанию никогда не лгать, никогда не лукавить.
Звезда – это мираж. Роми – звезда, но бесконечные превратности судьбы, любовь, счастье, сияющее, как ее улыбка, потрясающие встречи и невыносимые драмы в один прекрасный день преобразили этот мираж, и в ней, как в зеркале отразились радости и печали многих людей. Она больше, чем звезда”.
Я помню, как познакомилась с Пикколи. Я, собственно, даже не думала о том, чтобы связаться с ним, как, впрочем, и со всеми остальными, кто хорошо знал мою мать. Я не осмеливалась докучать им, боялась, что они рассердятся. Зачем играть в девочку, которая хочет узнать, какой была ее мама, и пристает с расспросами. Мне было ужасно неловко их смущать, просить копаться в прошлом, неизвестно, приятно ли им будет это сделать даже ради нее, ради меня – в общем, я сомневалась и предпочитала помалкивать. Мне не хотелось выглядеть приставучим щенком, которого мягко оттолкнут, отдернув ногу.
На самом деле мне не хотелось задавать вопросы. Я бы предпочла, чтобы они вдруг позвонили мне, сами по себе, чтобы поговорить о ней.
Сейчас я прекрасно представляю и понимаю их замешательство и, возможно, нежелание форсировать события, навязывать мне встречу, разговор. Они вполне обоснованно могли считать, что инициатива должна исходить от меня. Мы все повторяли себе одно и то же, и в итоге многие встречи так и не состоялись. Кроме самых важных. В первую очередь с Аленом Делоном, верным нашим другом, которого я тоже почему-то стеснялась. Но и с ним мы увиделись далеко не сразу.
Мы оба замкнулись в своих чувствах, робея и, возможно, ожидая чего-то. Сегодня я уже не так страшусь своих эмоций. Кстати, позвоню-ка я ему попозже вечером. Но вернемся к Мишелю Пикколи. Он играл короля Лира в “Ателье Бертье” в Париже, не помню, в каком году. Скорее всего, в 2007-м. Среди его партнеров были Жюли-Мари Парментье, Лиза Мартино и Тьерри Боск, с которым я сама играла за несколько месяцев до этого.
Мы с Тьерри продолжали общаться, и именно благодаря ему я и познакомились с Пикколи. Человек невероятно чуткий, он, должно быть, понял, что я не сделаю первого шага. Так что однажды Тьерри позвонил мне и сказал: “Мне кажется, Мишель хотел бы с тобой увидеться”. Я боялась, что он все придумал. Ответила: “Правда, ты уверен?” Но, конечно, пошла. Понимая, что давно пора.
Моя подруга Каролина, которая всегда рядом в ответственные моменты, вызвалась пойти со мной. В конце концов, она тоже хорошо знала Тьерри Боска, а главное, понимала, как эта встреча для меня важна. Вот что она мне написала несколько недель назад, когда стало известно о смерти Мишеля: “Я много думала о тебе и о той невероятной встрече. Никогда не забуду то застывшее мгновение, когда он увидел тебя, и наступившую тишину, и как он внезапно сорвался на помрежа (он правда накричал на него, никто не понял почему, в первую очередь – его жертва). Его явно захлестнули чувства, и я помню, как мы с тобой были потрясены… помню, как он сказал, что твоя мама была его дружком… Это невероятно яркое, прекрасное воспоминание”.
Да, мы были очень взволнованы. Но вели себя сдержанно в память о маме.
Я и забыла, что Мишель разозлился на помрежа. Почему мне кажется, что я вообще мало что помню? Потому, возможно, что эта встреча была так важна, так символична, и мы оба очень ждали ее. Мы намеренно забываем некоторые вещи.
Позже я написала Мишелю, и он ответил. Я дважды была у них дома, познакомилась с его милейшей женой Людивиной Клерк. Мы несколько раз созванивались. Шло время, я часто думала о нем, но не проявлялась, как дура.
Когда я впервые пришла к ним, у нас было время поговорить наедине, Людивина лишь изредка заходила к нам, и я вдруг не выдержала и разрыдалась. Не смогла совладать с собой. Мне хотелось прикоснуться к нему, обнять его или броситься к нему в объятия, как когда-то, наверное, моя мама.
Словно через него я могла прикоснуться к ней. Мои слезы, судя по всему, его не смутили. Но он тоже был взволнован. Он признался, что между съемками они с мамой почти не виделись. Я не помню, говорили ли мы о кино, о фильмах, о забавных случаях на съемках. Ничего не помню. Может быть, потому что я ждала чего-то невозможного (что она воскреснет?) и кроме этого меня ничего не интересовало?
В любом случае в тот момент меня занимало вовсе не то, как они играли.
Сегодня, пересматривая этот замечательный фильм о нем и все его невероятные фильмы, я нашла бы, о чем его спросить.
Анна с бабушкой снова проходят мимо моей кровати/рабочего стола. На этот раз моя дочь сидит на ней верхом, и ее детские ручки обвивают дряхлую бабушкину шею.
Вот ужас-то, но я смеюсь, потому что знаю: это единственный выход, они обе страшно упрямые, несмотря на восемьдесят шесть лет разницы в возрасте.
В конце концов я все-таки замечаю той, что постарше:
– Бабушка! Не таскай ее! Подумай о своей спине! (Я могла бы добавить “и о коленях!”.)
– Наоборот, милая, мне легче ее носить так, чем на руках!
– Да вообще хватит ее носить!!!
– Ничего страшного.
Среди памятных
