Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
В разгар работы нал сочинением Чайковский совершил совместную с Алексеем Апухтиным поездку на Валаам – посетил знаменитый монастырь, расположенный на островах Валаамского архипелага в северной части Ладожского озера. История обители, по одной из версий, восходит к X–XI векам. Монастырь отличался очень строгим уставом, который не каждый мог выдержать, – многие из братии уходили в скиты, которых в середине XIX века было семь. Попасть в монастырь можно было только пять месяцев в году – с конца мая до конца октября – на пароходе из Петербурга. Зимой сообщения практически не было, только в случае благоприятной погоды по льду Ладоги. Святыни монастыря – мощи основателей обители преподобных Сергия и Германа – и строгий уклад привлекали паломников, число которых в дни летних постов – Петровского и Успенского – достигало четырех тысяч человек.
На Чайковского, безусловно, произвели впечатление монастырь со скитами, строгая северная красота островов и само путешествие. Он мог видеть вишневые и яблоневые сады, которые прижились на Валааме вопреки суровому климату.
Среди воспоминаний о Валааме, которыми Чайковский делился с родными, был эпизод, которому он стал свидетелем. Эта история произвела впечатление и на Апухтина, впоследствии став эпизодом его поэмы «Год в монастыре». Как писал Модест Чайковский: «Не поручусь, что все подробности в этой стихотворной передаче соблюдены в точности, начиная с того, что дело происходило летом, а в поэме – зимой, но… главная суть происшествия совершенно согласна с тем, что рассказывал Петр Ильич»[205].
Сегодня сценою печальной
Весь монастырь встревожен был.
Есть послушник у нас, по имени Кирилл.
Пришел он из Сибири дальней
Еще весной и все привлек сердца
Своею кротостью и верой без предела.
Он сын единственный богатого купца,
Но верой пламенной душа его горела
От первых детских лет.
Таил он мысль свою
И вот однажды бросил дом, семью,
Оставивши письмо, что на служенье Богу
Уходит он. Отец и мать
Чуть не сошли с ума; потом искать
Отправились в безвестную дорогу.
Семь месяцев, влача томительные дни,
По всем монастырям скиталися они.
Вчера с надеждою последней
Приехали сюда, не зная ничего,
И нынче вдруг за раннею обедней
Увидели Кирюшу своего.
Вся братия стояла у собора,
Кирилл молчал, не поднимая взора.
Отец – осанистый, седой, как лунь, старик —
Степенно начал речь, но стольких впечатлений
Не вынесла душа: он головой поник
И стал пред сыном на колени,
Он заклинал его Христом
Вернуться снова в отчий дом,
Он говорил, как жизнь ему постыла…
«На что богатства мне? Кому их передать?
Кирюша, воротись! Возьмет меня могила, —
Опять придешь сюда: тебе недолго ждать».
Игумен отвечал красноречиво, ясно,
Что это благодать, а не напасть,
Что горевать отцу напрасно,
Что сын его избрал благую часть,
Что он грехи отцовские замолит,
Что тяжело идти из света в тьму,
Что, впрочем, он остаться не неволит:
«Пускай решает сам по сердцу своему».
А мать молчала. Робкими глазами
Смотрела то на сына, то на храм,
И зарыдала вдруг, припав к его ногам,
И таял белый снег под жгучими слезами…
Кирилл бледнел, бледнел, в душе его опять,
Казалось, перелом какой-то совершался,
Не выдержал и он, обняв отца и мать,
Заплакал горько – но остался…
Неизвестно, какая часть симфонии была готова к моменту поездки на Валаам, но считается, что именно под впечатлением от этого путешествия была написана вторая часть произведения – «Угрюмый край, туманный край».
Молодой профессор
Шаг за шагом Чайковский освоился в Москве и в новой жизни, и в статусе преподавателя. В письмах он чаще сообщает близким о том, что все идет благополучно, хотя не без нотки иронии он относится к своим подопечным: «Уроки мои идут очень успешно, и даже я пользуюсь необыкновенным сочувствием обучаемых мною москвитянок, которые вообще отличаются страстностью и воспламенимостью»[206]. Действительно, обучение в музыкальных классах было очень модным среди московских барышень – что Чайковский не мог не испытать на себе.
Ему практически сразу удалось завоевать авторитет не только среди учеников, но и среди коллег. Московская консерватория готовилась к открытию, а Петра, еще вчерашнего ученика, без особого профессионального опыта привлекали к обсуждению того, каким должно стать новое высшее музыкальное учебное заведение. Не без гордости Чайковский сообщал об этом родным:
«У нас теперь все комитеты и прения по поводу здешней Консерватории; прения эти очень бурны. Я участвовал на днях в составлении устава и написал огромную инструкцию инспектора, которая была принята без изменений»[207].
Торжественное открытие Московской консерватории состоялось 1/13 сентября 1866 года. Ко дню открытия для консерватории был арендован дом баронессы Черкасовой на углу Воздвиженки и проезда Арбатских ворот[208]. Ее уклад сильно отличался от Петербургской благодаря личности основателя и первого директора Николая Рубинштейна. Так, кроме музыкальных предметов ученики были обязаны посещать так называемые «научные» классы, в которых изучались общеобразовательные предметы: русский язык, литература, география, физика, математика, эстетика, мифология, иностранные языки. Для преподавания этих дисциплин были приглашены лучшие специалисты, в том числе и профессора Московского университета.
Чайковский был принят в консерваторию на должность профессора, о чем еще 1 мая 1866 года заключил трехлетний договор с дирекцией Московского отделения Императорского Русского музыкального общества. В документе 11 пунктов, в которых четко прописаны права, обязанности и ответственность сторон:
«1е, Я, Чайковский, обязан заниматься в Консерватории преподаванием уроков теории музыки, в качестве исправляющего должность Профессора, не менее десяти часов в неделю, без всякой отговорки, если на такое число уроков будет достаточное число учащихся.
2е, Я, Чайковский, обязан являться в Консерваторию за десять минут до начатия урока; если же опоздаю кроме сих
