Людвик Ковальский - Дневник бывшего коммуниста. Жизнь в четырех странах мира

(а) Ничего не изменится, и я возвращусь работать под руководством Павловского;

(б) Он уходит на пенсию и предлагает мне занять его место;

(в) Кто-то другой замещает Павловского, и я работаю под руководством нового профессора;

(г) Для меня не находится места в Политехническом, и я должен начать искать где-то работу.

Последняя альтернатива, похоже, наиболее вероятна. […]

Через два дня Ф и я собираемся посетить Израиль. Я не думаю, что она полностью подходит мне; подтвердится ли это в путешествии или нет? […]

13.3. Посещение Израиля перед возвращением в Варшаву (1963 год)

Пока путешествие замечательное; мы поехали поездом до Венеции, а затем на греческом пароходе до Хайфы. […] А сейчас мы по пути назад. Наш пароход покинул Хайфу позавчера. Мы должны приехать в Венецию в субботу. Это окончание прекрасного отдыха в прекрасной стране Израиль. Одного месяца с трудом хватило, чтобы установить семейные контакты, поработать в кибуце (упаковывая лимоны и апельсины) и все осмотреть. Я восхищен страной и энтузиазмом тех, кто ее строит. У нас также было время, чтобы убедиться, что нам не следует связывать наши жизни. Нам хорошо друг с другом физически; основные барьеры – психологические.

Мой дядя Хенио Оконовский (справа), мой двоюродный брат Яков Гутерман (в центре) и я (слева) во время моей поездки в Израиль в 1972 (?) году. Яков, член кибуца, был учителем и художником; Хенио был ветеринаром.

Большинство израильских родственников – сионисты; они любят Израиль, и они преданы идее его процветания. Оконовские, которые приехали из Италии (в поздние 1940-е) и Гутерманы, которые приехали из Польши (также в поздние 1940-е), – сионисты. Они любят Израиль и надеются на мир с арабами. Представителей старшего поколения – Хенио, Франии, Эвы и Суи – уже нет в живых. Их идеология, однако, живет в сердцах и умах молодого поколения. Они исповедуют прогрессивный сионизм.

Мне будет не хватать Клода. Работать с ним было настоящим удовольствием. Но у нас были некоторые разногласия. Он начнет работать над своей докторской диссертацией, используя, вероятно, те же камеры рассеяния. Я надеюсь, что мы будем работать вместе опять. […] А что случится, если сбудется предсказание моего израильского дяди Х.Оконовского о том, что я столкнусь с ветром антисемитизма, дующим с востока и поддержанным польскими властями? Это разрушит все мои планы; я покину Польшу и никогда туда не вернусь.

Куда бы я поехал – во Францию, которую я так сильно люблю, или в Израиль, где у меня семейные связи? Я сказал Оконовским, что я должен вернуться, потому что Польша – это моя первая родина и потому что я обещал возвратиться. Я думал не только о Павловском, но также о Жолио, Радвани, Тайлаке, Клоде и т. д. […] У меня есть почти миллион франков[$300]. Что мне сделать с этими деньгами? Я оставлю одну треть Туньи, а остальное привезу в Польшу. […]

Я буду в Варшаве через десять дней. […] Радвани, вероятно, чувствует мои проблемы. Он сказал мне, что я могу рассчитывать на сотрудничество с Орсэ после того, как я обоснуюсь в Польше. Он также сказал, что Тайлак был недавно в Варшаве и разговаривал с Даницом о моем возвращении. Я знаю, что Даниц – директор Института Ядерных Исследований; но я не знал, что он также содиректор в Дубне. Вероятно, мне следует пойти и увидеться с Даницем, прежде чем появиться в Политехническом. Но я не хочу обижать Павловского; я был бы никем без него. У кого я могу спросить о его отношениях с Институтом Ядерных Исследований? […]

В Орсэ был устроен прощальный вечер для меня. Они собрали достаточно денег, чтобы купить мне россигнольские лыжи последней модели. Я был очень растроган таким щедрым подарком. Радвани пригласил меня на обед. Хелен и Мишель Лангевин также присутствовали на нем.[Хелен – дочь Жолио Кюри и внучка Марии Кюри, Мишель – внук другого известного французского ученого. Я горжусь, что был профессионально связан с такими личностями.] Это был очень приятный вечер. Они поблагодарили меня за хорошую работу и заверили, что будут рады опять увидеть меня в Орсэ. […]

Глава 14: Отъезд из Польши

14.1. То, что не попало в зеленый сундук

К сожалению, следующий дневник начинается только в 1972 году, в США. Я вспоминаю, что время от времени я делал записи, но этот дневник безвозвратно утерян. Поэтому пишу то, что я помню. После встречи с профессором Павловским я пошел в университет и сразу же получил работу в институте на улице Хожа. Профессор Вилхелми, получивший образование в США, стал моим руководителем.

Никакого специального задания мне не дали; я был занят установкой оптической системы для анализа пленок, привезенных из Франции, на которых фотографировались электрические импульсы, созданные фрагментами расщепления. Я хотел получить дополнительную информацию и опубликовать ее как еще одну работу. Я жил с мамой и ходил на работу каждый день. Джон Кеннеди был убит в тот момент, когда я монтировал книжную полку в нашей однокомнатной квартире.

Никаких признаков партийной деятельности заметно не было. Мой партийный билет был отдан в Центральный Комитет до отъезда во Францию; я не пошел его восстанавливать. И мне не хотелось возобновлять контакты с моими товарищами по Политехническому институту. Я был рад, что могу проводить большую часть времени в физической библиотеке и в лаборатории, анализируя пленки Орсэ.

На одном из наших семинаров я описал свою работу во Франции. Вилхелми сказал, что мой опыт будет очень интересен в Дубне (около Москвы). Приблизительно через месяц профессор Флеров из Дубны приехал к нам. Он похвалил мой разговорный русский язык с прекрасным московским акцентом и сообщил, что мои работы по Орсэ хорошо известны в Дубне: один из их детекторов был калиброван на базе данных моей докторской диссертации. Я был польщен услышать это.

В то время первым секретарем партии был Гомулка. От некоторых маминых друзей до меня доходили слухи о возрастающем антисемитизме. Я видел в книжных магазинах книги с традиционными антисемитскими иллюстрациями. Это напомнило мне «ветер, дующий с востока», предсказанный моим израильским дядей Оконовским. Термин «сионист» использовался как уничижительное оскорбление. Между прочим, существует два русских слова для обозначения еврея: просто «еврей» и «жид». Второе значение употребляется в оскорбительном смысле. Казалось, что слово «жид» заменили словом «сионист».

14.2. Проблемы, связанные с участием в конференции в США