Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
Огромные органы, при входе ее с семейством, с Двором и блестящим военным конвоем, загремели и тысячи голосов пропели “God save the Queen”. Королева села на трон, а принц Альберт прочитал речь и провозгласил выставку открытою. Потом тронулось церемониальное шествие по всему зданию; в процессии шли рядом оба престарелые фельдмаршала герцог Веллингтон[338] и маркиз Англези[339]. Весь парламент фигурировал на этой церемонии, дипломатический корпус, между коими отличался китайский посланник в своем национальном костюме.
Вслед за открытием выставки были разные празднества, выходы и балы при дворе. На одном из выходов Drawing—Room[340] я был представлен бароном Брунновым Ее Величеству. Она стояла возле трона. Рядом с ней принц Альберт и другие члены Королевской Фамилии. В это время гостил у Королевы наследный принц Прусский, тот самый, который в 1871 г. был провозглашен в Версале первым Императором Германским[341], и он стоял также возле Королевы.
Нескончаемая вереница дам и мужчин проходила перед Королевой. Первые в нарядных платьях с длинными хвостами и перьями на голове делали глубочайшие реверансы, мужчины в мундирах делали низкие поклоны, и все, сколько помню, прикладывались к руке Ее Величества.
В Buckingham Palace был большой бал, и так много народа, что давка была страшная.
Танцевала только Королева со своим кадрилем, в числе коих был принц Прусский, принц Альберт, герцог Саксен—Веймарский и, кажется, принцесса Augusta, жена наследного принца Вильгельма. Каждый раз, как Королева двигалась с одного места к другому, два церемониймейстера с длинными тростями в руках шли впереди ее, но задом, обращенные лицом к Ее Величеству, и каждый раз, как Королева садилась в любой из зал, сейчас же образовывался кортеж лиц, которые подходили, делали реверансы и проходили мимо.
Моя яхта к тому времени была уже готова, исправления были сделаны совершенно удовлетворительно, и мне сделали новую шлюпку четырехвесельную, немного больше прежней. Она не была окрашена, но натуральное дерево покрыто лаком.
Я вышел из Темзы в открытое море и переход Немецким морем[342] до Копенгагена был весьма удачен, всего 4 дня. В Дании я стоял дня два и пришел в Кронштадт в другие 4 дня. Так что плавание от Лондона до Кронштадта было всего 8 дней, почти как плавание срочных переходов.
Я стал на якорь на малом Кронштадтском рейде, где стояла целая эскадра яхт, между прочими, «Рогнеда» под флагом командора князя Лобанова.
Вскоре после прихода моего была гонка яхт, в которой я участвовал, но моя яхта, будучи устроена преимущественно для больших плаваний и нисколько для гонок, не могла состязаться с теми, которые готовились для этой цели.
Гонка в Финском заливе длилась более суток, приз был взят яхтою Берда «Джорджиан»[343].
Явление, удивлявшее более всего моих матросов, всех из Черного моря, были светлые летние ночи. Они совсем сбились с толка и не хотели ложиться спать при солнце, высоко стоящем над горизонтом. Памятно было для нас также то обстоятельство, что около 20—го мая была жара страшная. Потом 21—го — сильная гроза, вследствие которой температура быстро понизилась, а 22—го утром лежал на палубе и парусах глубокий снег.
Я намеревался отдохнуть месяца два в России для свидания с родными, пуститься снова в путь на своей яхте и хотел перейти Атлантический океан и посетить Южную Америку. Я уже готовился к этому заманчивому плаванию, когда случилось со мною неожиданное, но весьма лестное происшествие. Я получил от начальника штаба Черноморского флота Владимира Алексеевича Корнилова[344] предложение принять командование военным судном. Судно для меня предназначенное был 16—ти пушечный бриг «Эней», только что вернувшийся из заграничного плавания в Средиземном море под командованием капитан-лейтенанта Иван Семеновича Унковского[345].
Я должен был отправиться принять бриг на Севастопольский рейд. В этот день, когда я приехал к Унковскому, я застал у него адмирала Павла Степановича Нахимова и капитана 1—го ранга Владимира Ивановича Истомина[346]. Они меня поздравили с назначением.
Честь для меня была большая: в мои лета и в чине лейтенанта командовать военным судном. Это отличие было мне оказано, как надобно полагать, вследствие продолжительного и удачного плавания на собственной моей яхте, но дальним плаваниям моим на яхте был положен этим конец. И я до войны 1853—го года состоял то в эскадре Корнилова в Черном море, то в отдельном плавании, а в 1852—м в приезд Императора Николая Павловича в Севастополь (когда произнесенные им слова ясно намекали на готовящуюся войну) я стоял со всем флотом на рейде и принимал участие в маневрах в открытом море, произведенном в присутствии Государя.
Ялта,
декабрь 1888 г.
Кронштадт и Крым[347]
1851
По окончании моего плавания в июне 1851 года я стоял еще несколько времени на малом Кронштадском рейде, где находилась эскадра Императорского яхт—клуба. В то время было много яхт, так как мода на этого рода затею была еще нова.
Многие из них были куплены в Англии. Названия же большей части из них я забыл. У князя Александра Яковлевича Лобанова (командора яхт—клуба), князя Николая Борисовича Юсупова, у Бобринских, братьев Шуваловых, Шишмарева, Сергея Кочубея были шкуны; у Бориса Дмитриевича Голицына, лейтенанта Отричантева, графов Ивана Александровича Рибопьера и Апраксиных — тендера.
Вскоре после гонки яхт, на которой я принимал участие, ко мне однажды приехали в гости, проживающие в Петербурге или окрестностях, члены моего семейства: матушка, мой братья Владимир и Анатолий, сестра Ольга с мужем и Питер Витгенштейн[348], бывший тогда юнкером в Конногвардейском полку. Они завтракали у меня и им всем моя яхта очень понравилась. Федор — мой повар — в этот день особенно отличился, вина у меня были отменные, между прочим, вывезенные мною год тому назад из самого Jerez de la Frontera[349], из Лиссабона и французские, купленные мною в течение предшествовавшей зимы, проведенной мною в Париже. Мои братья их оценили и были в превеселом расположении духа. По окончании завтрака все сидели еще несколько времени наверху, потом собрались ехать к пароходной пристани в Кронштадт, оттуда в Петербург.
Мои братья и Питер сели на мою гичку[350] и отвалили. Я же с остальными гостями стоял на палубе и велел приготовить четверку. Так как яхта была обращена кормою к берегу, к которому следовало приставать, гичке пришлось
