Последние бои на Дальнем Востоке - Сергей Владимирович Волков
Наш приход был «отпразднован» не разнообразными винами, как мы предполагали, а туземным кукурузным джином – «Джинеброй», приобретенной в соседней деревне Болинао.
Через несколько дней стало известно, что придет американский миноносец, чтобы повести нас в карантинный порт Маривелес. И действительно, вскоре миноносец подошел ко входу, спустил две моторные шлюпки, чтобы они мерили глубину для него, и самым малым ходом двинулся вперед. Но на половине пути, как-то развернувшись винтами, вышел в открытое море. Я думаю, что командир миноносца был потом немного сконфужен, когда мы стали выходить один за Другим кильватерной колонной нашим средним ходом.
Переход в Маривелес был коротким и спокойным. Там нас всех свезли на берег для обкуривания публики и кораблей. На этом наши мытарства закончились, и мы оказались в руках американских властей.
С. Рождественский{149}
Последний день на родине{150}
…Серое осеннее утро 2 ноября 1922 года. Наш дивизион бронепоездов земской рати (так тогда назывались остатки белых армий в Приморье) в пешем порядке вытянулся на дорогу из русского Хуньчуна, вернее, из здания русской таможни и пограничного поста, направляясь в сторону китайской границы и города Хуньчуна.
Кругом голые сопки, а позади синели в дымке горы. Там – наш Посьет, Ново-Киевское, а еще дальше, через залив – Владивосток. Там оставленная нами Родина!..
Незаметно перешли границу Китая, но земля одна и та же: кругом поля гаоляна и выжженная солнцем трава. Ни китайцев, ни корейцев не было видно.
Мы шли дальше. Впереди от нас, на дороге, происходила сдача оружия. Наконец, вдоль дороги показались китайские солдаты, рассыпанные в цепь с винтовками на изготовку, по-видимому, на всякий случай. Вдоль дороги лежали в кучках сложенные винтовки, патроны, гранаты, а отдельно – пулеметы и ящики с патронами. Китайские солдаты спешно грузили все наше сданное оружие на арбы и увозили в Хунь-чун. Кругом гортанные крики китайцев, ругань и шум. Для китайцев наше оружие – большая пожива.
Мы подошли еще ближе. Наш отряд быстро окружили китайские солдаты. Все они, действительно, походили на фазанов (их так прозвали в Приморье): серые мундиры, меховые шапки-малахайки с болтавшимися наушниками и шнурками. Наши солдаты бросали винтовки по одну сторону дороги, на другую патроны и гранаты. Пришлось и мне расстаться со своим карабином с патронами.
Китайский солдат, подойдя вплотную ко мне, бесцеремонно хлопал руками по карманам шинели, ища, вероятно, револьвер. Наконец он махнул рукой, и я пошел дальше. Между прочим, под моей шинелью, между лопатками, у меня остался привязанный за шею плоский браунинг с двумя обоймами патронов.
Мы все стояли хмурые и молчаливые, наблюдая, как происходила сдача оружия и росли горы оружия на китайском поле. Бойкий китаец-переводчик утешал нас: «Все получите обратно, когда будете служить у нашего маршала Чжан Цзолина!»
Наконец, мы двинулись, теперь уже облегченные и без оружия, дальше, на этот раз с китайскими конвоирами и конными солдатами. Перешли по понтонному мосту, построенному нашими саперами, через реку Тумень и свернули с главной дороги направо, на корейские фанзы. Деревушка, куда мы пришли, называлась Там-Путэ. Здесь и была наша стоянка.
Все местные корейцы вышли из фанз на улицу и что-то кричали, размахивая руками. На улице стоял шум и гвалт. И китайцы, и корейцы кричали и ругались. Мы продолжали молча стоять. Вечерело и становилось уже холодно. Китайский офицер с солдатами и переводчиком довольно грубо начал отталкивать хозяев корейцев от фанз и вводил нас по группам в фанзы.
– Тут ваша спи! – приказал он, – а корейски люди будут молчать!
Лаяли собаки, ревели детишки, кричали женщины. Но через час-два все как будто бы утряслось и успокоилось. Корейцы, видя, что сопротивление бесполезно, забились в углы фанзы и тихо переговаривались. Зато мы все уже были под крышей и в тепле. В нашей фанзе кашевары принялись за варку ужина. В большой котел, вмазанный в кан (лежанку), засыпали крупу-чумизу.
Мы расположились, лежа вповалку. В фанзе окон не было, а дверь была заклеена светлой бумагой, через которую было видно, как кончался день. Мы получили приказ выставить караулы на ночь, хотя бы с палками. Наша деревушка Там-Путэ находилась всего в 5 верстах от границы. Мы лежали и гадали: нападут на нас красные, нарушив китайскую границу, или побоятся?
Позвали на ужин: каша-чумиза и кипяток. Кто-то угощал сухарями и сахаром, нашелся и чай. Но есть не хотелось. Приготовил постель. Под голову положил вещевой мешок, ватник вместо перины, а шинель – одеяло. Но до сна далеко. «Не может быть, чтобы мы ушли сегодня навсегда, – думалось мне, – не может быть, это лишь временно!»
В фанзе постепенно наступила тишина, лишь дежурный, сидевший у котла, подбрасывал сухие ветки в огонь. Корейцы, сидевшие в углу, отдельно от нас, успокоились. Их мы угостили чаем с сахаром и сухарями.
С непривычки корейский кан (лежанка) начинал нагревать спину – заснуть трудно. Я вышел на улицу. Свежий воздух сразу как-то подбодрил. У дороги на Хуньчун были слышны крики и скрип арб и телег. Это увозили в крепость наше оружие. Все небо было в звездах. Стало холодно, но уходить не хотелось. Смотрел туда, где Россия. Но там было темно…
За рекой Тумень, на русской таможне, горели костры. Из нашей фанзы пробрался ко мне наш Бобик, напуганный корейскими собаками. Фокстерьер вилял хвостом, прижимаясь к моим сапогам. Он тоже, казалось, смотрел туда, откуда мы пришли… Смотрел и тихонько подвывал…
На русской стороне разгорались костры. Неожиданно оттуда раздались ружейные выстрелы, правда очень глухие. «Кого-то поймали, – пронеслось в голове… – Или же ликвидируют?..»
Бобик неожиданно громко завыл. В ответ ему завыли и корейские собаки. Из фанзы вышел старик кореец и закричал на собак. Пришлось взять Бобика на руки. Фокстерьер дрожал как в лихорадке и тянулся облизать мой подбородок.
Я взглянул еще раз туда, к российской границе. Там продолжали гореть костры. В вышине сияли звезды ровным, небесным светом. Мне стало как-то спокойней на душе, ведь не мы первые и не мы последние покидаем нашу Родину!.. Успокоившись на руках, Бобик встрепенулся, когда неожиданно скатилась моя слеза на его нос…
Я быстро вернулся в фанзу. В полумраке там все уже спали. Лишь у котла сидел дневальный – молодой доброволец «уфимский стрелка» – башкир Валлиулин. Он деловито взял из моих рук собаку и стал ее кормить.
– Ешь,
