Слабак - Джонатан Уэллс
– Смотрите, он не ест свёклу, – заметил он сразу же, как будто и до этого находил во мне одни лишь недостатки.
– Ты не любишь свёклу, Джонни? Почему? – спросил Нэйтан, как будто его искренне волновал ответ на этот вопрос.
– Она напоминает мне борщ, – ответил я. – А я его не люблю.
Нэйтан одарил меня непонимающим взглядом.
– Арнольд, он что, не любит борщ? Чем же ты его кормишь? – спросил он с усмешкой, которая, как я вскоре понял, была при нём почти постоянно.
– В основном он ест стейки, Нэйтан. Мы пытаемся заставить его есть другую пищу, но доктор говорит, что у него маленький желудок. Поэтому позволяем ему есть почти всё, что захочет. Давить на него бесполезно, – добавил отец. – Если что, будет только хуже.
Отец придумал медицинское обоснование на ходу. Пусть я и сопротивлялся, когда меня заставлял есть он сам, но ужин у Митников не показался мне подходящим местом для протеста, поэтому я заставил себя съесть как можно больше другой еды, кроме свёклы.
– Эрик, ты знаешь кого-нибудь из учителей, которые у меня будут? – спросил я, надеясь оторвать от себя его пристальный взгляд. Эрик сделал вид, что не услышал меня.
– Эрик, можешь хотя бы ответить на вопрос? – произнесла Эллен.
– Не имею понятия, – бросил он, равнодушно жуя свою еду и почти не смотря ни на меня, ни на родителей.
– Разве ты не можешь ему подсказать, Эрик? – продолжала настаивать Эллен.
– Не-а. Не знаю, – небрежно бросил он в ответ.
Когда дворецкий вернулся в столовую, чтобы убрать тарелки, то сразу посмотрел на мою. А затем, увидев, сколько еды там осталось, уже и на меня.
– Принеси мне его тарелку, Патрик. Где Вулфи? – спросил Нэйтан в поисках их огромной чёрной немецкой овчарки. Вулфи, услышав своё имя и поняв, что оно каким-то образом связано с едой, поднял большую голову с ковра и уткнулся носом в ногу Нэйтана.
– Держи, мой храбрый мальчик. Посмотри, что папа принёс тебе, – ласково произнёс Нэйтан, просовывая мои объедки между огромными слюнявыми клыками собаки. – Кто у нас голодный мальчик? – спросил он (видимо, предполагая, что это точно не я).
В ту ночь я впервые спал в своей новой комнате в школе. Прежде чем выключить свет, послушал, как Дилан поёт “Like a Rolling Stone”. Знакомый тоскливый припев написали словно специально для меня.
“No direction home. A complete unknown”[23], – вот мой новый статус. Но потом вдруг подумалось: я же смогу научиться говорить по-французски, освою новые предметы и сбегу наконец от назойливых родителей. Разве всё это того не стоит?
Утром я встретился с ними за завтраком, а потом меня отвезли в школу, чтобы попрощаться. Заехав на последний холм, мы заметили интересную церковь, которую не увидели накануне.
– Что это за церковь? Кто-нибудь знает? – спросила мама. Из её прочного деревянного корпуса вырастали гигантские цветные стеклянные луковицы, как у зданий Кремля, что я видел на фотографиях в журнале «Лайф».
– Я почти уверен, что это швейцарская православная церковь, – заявил отец, притормозив у обочины. – Посмотри на эти штуки в форме луковицы. Явный признак. Возможно, это значит, что ты когда-нибудь станешь монахом, Джон.
Он глянул на меня через плечо и усмехнулся, довольный тем, что кто-то может посчитать авторитетным его мнение касательно зарубежной церковной архитектуры. Или предсказания, кому суждено пойти в монастырь. Выглядело странно, что статус люфтменша был не пределом: отец уже обеспокоился, кем я стану, когда придёт время начать работать. Прежде чем назвать будущим монахом, он также примерял на меня должность старшего официанта или метрдотеля – из-за моего форменного пиджака и галстука от школы Адамса.
Отец припарковался во дворе. Открыл дверь, чтобы я вышел, а затем крепко обнял на прощание.
– Уверен, тебя здесь ждёт большое будущее. Когда увижу тебя в следующий раз, уже будешь свободно говорить по-французски. А я здесь всё ещё буду изъясняться языком жестов, – произнёс он.
У мамы на глаза навернулись слёзы. Она нервозно обняла меня и затем оттолкнула.
– Пусть теперь Эллен позаботится о тебе: она обещала, что сделает это и для тебя, и для меня, – произнесла она, отводя глаза.
А затем, чтобы не потерять самообладание, чмокнула меня в щёку и спешно вернулась в машину.
Отец постоял рядом со мной ещё минуту.
– Вот, – вдруг вспомнил он. – Пригодится. Нам они уже не понадобятся.
И сунул пять скомканных швейцарских франков мне в руку.
Я вернулся в главное здание, в кабинет месье Бюлера, за талоном на покупку школьных учебников. Тот долго объяснял, что именно я должен сделать. Стало понятно лишь то, что нужно пойти в книжный магазин “Payot” на улице Бург. Бюлер протянул мне список книг. Я прочёл, к своему удивлению, не узнав ни одного автора или издательства.
У подножья холма я сел на троллейбус до центра города и вышел на площади Святого Франциска. Увидел большую вывеску “Payot” на странном здании: перенести его в пригород Нью-Йорка – оно вполне казалось бы церковью. Я отдал свой купон продавцу, который вернулся с огромным пакетом учебников. Нагруженный ими, я побрёл обратно по маленькой пешеходной торговой улице, заглядывая в витрины магазинов. Остановился перед музыкальным магазином и увидел обложки альбомов Джими Хендрикса, Боба Дилана и “Fleetwood Mac”, названия на них были знакомыми, но дизайн отличался.
Поднимаясь по холму обратно в школу, я остановился у церкви, которую теперь считал «швейцарской православной», как уверял папа. Сумка с книгами казалась тяжёлой, поэтому я поставил её на землю у дорожки. Тут позади себя я услышал шум и обернулся. Там, во дворе первого здания, находились две огромные насыпи из цветных пластиковых полосок, почти тридцать футов высотой[24]. Вокруг больших насыпей имелось несколько полосок поменьше, таких же цветов. Мужчины в голубых халатах до колен копошились вокруг, давая друг другу указания, которые никто и не собирался выполнять. Со стороны было похоже на скетч братьев Маркс[25]. Криков раздавалось много, но явного лидера не хватало. Эти люди были какие-то особенные. Инстинкт подсказывал мне, что пристально разглядывать их не стоит,
