О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
Вероятно, последняя встреча – в аптеке на Невском, близ Восстания. Он стоял с большущим тюком гигиены (мать давно не вставала – об этом я знал). Он все же покурил со мной на углу. Не разговор – так, несколько фраз. «Какие у него заработки, – подумал я, – а расходы – у-у». Но я был как церковная мышь. В предсмертной его болезни предложил помочь. Он написал, что надобности нет. И снова – поздно.
В 2019 году вышло «Полное собрание рецензий» С. Гедройца (это не псевдоним, напомню, а материнская фамилия). Инскрипт: «Александру Григорьеву, а также Сане Лурье-младшему – от составителя с благодарностью. Сергей Князев. 30.11.2020».
Среди сотен и сотен автографов моей библиотеки (Шостакович, Бродский, Окуджава…) самые-самые для меня вот эти:
«Дорогому Сане Григорьеву – любимому читателю, старинному приятелю – с уважением. С. Лурье. 4.11.97. СПб» (на «Разговорах в пользу мертвых»).
«Дорогому тезке, тончайшему ценителю всего, что я умею – с любовью. 8.05.03. С. Лурье» (это на «Муравейнике»).
Вот что я захвачу с собой – туда и, как Достоевский «Дон Кихота», предъявлю на Суде. Не может быть, чтобы не вышло снисхождения.
Я писал ему: «Живи, Саня, умоляю, живи!» Я писал ему, что получаю даже физиологическое наслаждение от чтения его текстов.
Это его последние слова ко мне: «Дорогой тезка! От всего сердца благодарю тебя за поздравления, за память, за – иначе как назовешь – испытанную, долгую любовь (дальше – чтобы я забрал в «Звезде» подарок: «Вороньим пером». – А. Г.). Обнимаю тебя. Живи долго, читай прекрасное. Твой С. Л.». Послано в 05:17 по московскому времени 14 мая 2015 года, чуть менее трех месяцев до кончины.
Он звонил мне два раза. За пятьдесят два года всего дважды.
Две просьбы. О первой умолчу – пусть будет маленькая мужская тайна. Вторая вот:
– Тезка, а вдруг ты сможешь меня выручить? Помнится, ты говорил, что собираешь мои типа опусы.
– Досье под грифом «С. Л.» Помру – завещаю в Публичку.
– Вряд ли там будут обрадованы. Но дело вот в чем: срочно понадобилась статья о «Капитанской дочке», а у меня и нету.
– А у меня имеется.
– Можешь дать?
– Ну кому же, как не тебе.
– Уф. Не надо на фортуну возводить напраслину, иногда она ни с того ни с сего улыбнется. Постараюсь вернуть скоро.
Не вернул. И все как-то не с руки было напомнить.
Саня, должок. Жду его. Он за тобой.
Любовь Гуревич. Самуил Лурье в моей жизни и в своих письмах
В 1986 году я закончила странный текст, весь состоящий из описания моих переживаний, моей странной любви. Литература ли это или всего лишь человеческий документ, я не понимала, реальность в нем не преобразовывалась, во время писания я за грех считала малейшее отступление от того, как все было. Существует ли текст в отрыве от меня? Что с ним делать? Снесла единственному знакомому из литературного мира – Владимиру Михайловичу Акимову, он одно время заведовал отделом прозы в «Авроре». Пара холодных комплиментов и: «Если бы я был редактором, я не напечатал, потому что мне не интересны ни герой, ни героиня».
В это время мне попалась книга Лидии Гинзбург «О психологической прозе». Я подумала: вот кому это может быть интересно. И у кого-то спросила, как ее найти. Меня направили в «Неву». Там указали на дверь редактора. Я не слышала о Самуиле Лурье и, войдя, изумилась: я не могла представить, что в советском журнале может работать человек с таким в высшей степени интеллигентным лицом. На мою просьбу о телефоне Гинзбург он спросил: «Зачем?» – «Я хочу показать текст». – «Я дам телефон, но мой совет: пожалейте старую женщину. И она все равно отошлет вас ко мне».
Я не решилась позвонить Гинзбург. Через какое-то время снова зашла к нему. «Вы дали совет, не дадите ли и другой: что мне делать с моим текстом?» – «Ясно что: принесите мне». Через два месяца у меня во Всеволожске в три часа ночи раздался звонок, он прочел и звонит сказать, что это хорошо. Что Гинзбург понравилось бы. И что-то про мадам де Севинье, про женскую прозу, которая совершенно не считается с законами мужской. А я думала: ни одному редактору не понравится. Я не знала, сколь выдающийся человек и критик мое писание оценил. Для меня было важно, что он со мной незнаком. Значит, текст существует.
Самуил Лурье ко всем прочим его высоким достоинствам был способен воспринимать человека, пришедшего с улицы.
Теперь я расскажу, как это отразилось на моей судьбе. Он сказал, что попытается опубликовать. Это у него получилось через одиннадцать лет, когда «Нева» выпустила тематический номер «Петербург артистический», моим героем был художник. Публикация прошла незамеченной. Но какие-то люди, живущие в области, журнал выписывали, текст прочли и, будучи знакомы с директором «Борея» Таней Пономаренко, спросили у нее, кто такая Люба Гуревич. После чего Таня предложила мне что-нибудь в «Борее» напечатать. Я дала статьи об арефьевцах, они вышли крошечной книжечкой в их серии «Памятники критической мысли». С ней пришел ко мне Исаак Кушнир и сказал: «Как можно печатать такие статьи в таком виде?» И предложил мне делать альбом «Арефьевский круг». Поскольку этот альбом получил Гран-при на международной ярмарке как лучшая книга года, моя подруга и редактор издательства «Искусство» Надя Николаюк смогла убедить свое начальство заключить со мной договор на издание словаря художников ленинградского андеграунда, над которым я работала. Наверняка ничего этого не случилось бы и все, что я делала, осталось бы втуне, если бы я случайно не наткнулась на дверь, за которой сидел Самуил Лурье. Незадолго до его смерти я все это изложила в письме к нему. Он отвечал: «Мне тоже, вообще-то, кажется, что я был человек доброй воли и литератор с неплохим вкусом и при этом еще и не трус. Но это не значит, что после смерти имя не закидают наспех разной дрянью. А такое письмо укрепляет иммунитет» (30 марта 2014 года).
И второе, для меня не менее важное: когда я писала, я всегда представляла его своим читателем и знала, что у меня обязательно будет идеальный читатель, которому я доверяю абсолютно, с которым могу быть открытой до конца.
Я без стеснения посылала ему свой автобиографический текст, который до сих пор
