Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

— Ты должна забыть свою жестокую мать. У тебя приличный вид, и я буду чувствовать в Генуе гордость, когда там будут спрашивать, не моя ли ты дочь.

— В Генуе?

— Да, в Генуе. Ты изменилась в лице?

— Это от неожиданности, потому что я увижу, быть может, человека, которого я еще не забыла.

— Ты хочешь здесь остаться?

— Ах нет! Любите меня! Будьте уверены, что я предпочитаю вас, и это не из-за выгоды.

— Тебе пришла охота поплакать. Обнимемся, мой ангел.

Она пришла в мои объятия и оросила меня сладкими слезами, которые не могла больше сдерживать. В этом состоянии мы сели за стол, обслуживаемые одной домашней прислугой. Нам подавали блюда, более вкусные, чем то, что подавалось в «Тринадцати кантонах». Я ел каракатиц, которых здесь называют «сипионы», и нашел их превосходными, печень угря, крабов, более изысканных, чем из океана; я ел, как у Апиция, и был огорчен, видя, что Розали не может есть.

— С тобой что-то случилось, мое сердечко, что у тебя нет аппетита?

— Ни у кого нет такого аппетита, как у меня, и у меня прекрасный желудок, вы это увидите, когда мои сердце и душа немного справятся с радостью, которая меня обуревает.

— Но ты и не пьешь, а это вино превосходно. Может быть, ты любишь греческий мускат, я пошлю за ним. Он напомнит тебе твоего любовника.

— Если вы хотите быть со мной вполне добры, избавьте меня в будущем от самой большой обиды, которую вы можете мне причинить.

— Никакой обиды, моя дорогая Розали, я прошу у тебя прощения. Это больше не повторится.

— Когда я вас вижу, я в отчаянии, что не узнала вас раньше, чем его.

— Этого чувства мне достаточно, дорогой друг; прекрасно, если оно живет в твоей прекрасной душе. Ты прекрасна и умна, потому что следуешь только любви, и когда я думаю, что ты моя, я в отчаянии, что не уверен, любишь ли ты меня, потому что мой враждебный Гений хочет, чтобы я верил, что если бы я тебя не спас, ты бы меня не полюбила.

— Плохой Гений! Очевидно, что, встретив вас на улице и не зная вас, я бы не полюбила вас до безумия; но я также уверена, что вы бы мне понравились. Я чувствую, что люблю вас, и это не из-за ваших благодеяний, потому что я чувствую, что, если бы вы были бедны, а я богата, я сделала бы все для вас; но я этого не хочу. Мне нравится больше быть вам обязанной, чем чтобы вы были моим должником. Вот что я знаю, и мой ум не идет дальше этого. Догадайтесь сами об остальном.

Была полночь; мы были еще за столом и я увидел старого хозяина, который спросил, доволен ли я.

— Я должен вас поблагодарить. Кто приготовил этот ужин?

— Моя дочь; но он дорог.

— Не дорог; мой друг; вы останетесь довольны мной, как я вами, и завтра вечером вы примете меня таким же образом; и очаровательная особа, что вы видите здесь, будет чувствовать себя лучше и будет есть.

— Она почувствует аппетит в постели. Шестьдесят лет назад со мной случилось то же самое. Вы смеетесь, мадемуазель?

— Я смеюсь от удовольствия, что вы вспомнили об этом.

— Вы не ошиблись. И поэтому я извиняю молодым людям все ошибки, что они совершают по любви.

— Вы мудры, — сказал я ему.

— Если этот человек мудр, — сказала Розали, когда он вышел, — моя мать — большая дура.

— Хочешь ли ты, чтобы я отвел тебя завтра в комедию?

— О нет! Прошу вас. Я послушаюсь вас, но мне это будет неприятно. Ни комедии, ни променада. Какие пойдут разговоры! Ничего в Марселе, но потом все, что угодно, и от всего сердца.

— Будет, как ты хочешь; но ты займешь эту комнату. Никаких чердаков. Мы уедем через три дня.

— Так скоро?

— Да. Ты скажешь мне завтра утром все, что может понадобиться тебе в путешествии, и о чем я могу забыть.

— Другую накидку, утепленную, маленькие боты на пол-ноги, ночной чепец, гребни, мешочек с пудрой, кисточку, тюбик помады и молитвенник, чтобы ходить к мессе.

— Ты умеешь читать?

— Читать и писать.

— Приказывая мне все это, ты даешь мне истинные знаки любви, нельзя любить без доверия. Не бойся, что я смогу что-то забыть; но ты подумай о маленьких ботах; есть сапожник в десяти шагах отсюда; ты зайдешь сразу снять там мерку.

Помимо всех этих разговоров, я провел с Розали замечательную ночь. Мы проспали семь часов, проведя перед тем и после того два часа, лаская друг друга. Мы поднялись в полдень, близкими друзьями. Розали обращалась ко мне на ты, она не говорила больше о необходимости узнать друг друга, она освоилась со счастьем и с презрением смеялась над своей прошлой нищетой. Она стремилась ко мне без всяких просьб и в пылу своих чувств называла меня своим дитятей, своим счастьем и пожирала меня поцелуями; она наполнила меня счастьем, и в моей жизни реальным стало лишь настоящее, я наслаждался им, откинув образы прошлого и чувствуя отвращение к теням всегда пугающего будущего, потому что ведь в нем ничего нет определенного, кроме смерти, ultima linea rerum. [12]

Моя вторая ночь с Розали была исполнена еще большего очарования, чем первая, потому что, почувствовав добрый аппетит и хорошо, хоть и умеренно, выпив, она в постели оказалась более в состоянии вкусить радостей Венеры и отдаться с меньшей сдержанностью страсти, которую ощутила.

Я подарил ей золотой челнок для плетения кружев и часы. Она сказала мне, что мечтала о них, но никогда не осмелилась бы меня попросить, но, видя, что такая сдержанность в высказывании просьб мне не нравится и показывает недостаток доверия, пообещала, поцеловав меня сотню раз, что в будущем никогда не будет скрывать ни малейшего из своих желаний. Мне нравилось воспитывать таким образом эту девочку, и я торжествовал, предвидя, что с этим воспитанием она станет совершенством.

На четвертый день я предупредил ее, чтобы была готова садиться в коляску, как только я приду за ней в ее комнату, чтобы подать ей руку. Я ни о чем не предупредил ни Ледюка, ни Коста; однако я предупредил Розали, что у меня есть двое слуг, с которыми я часто болтаю, смеясь над их глупостями, но что она должна быть с ними очень сдержанной и не допускать с их стороны ни малейшей фамильярности; она должна давать им свои приказания, не сомневаясь в быстрейшем их исполнении, но без высокомерия, и сообщать мне без всякой жалости, если они в чем-то ей откажут.

Я выехал из «Тринадцати кантонов» с четырьмя почтовыми лошадьми, посадив Ледюка и Коста на сиденье кучера. Местный слуга, которому я хорошо заплатил, увязал чемодан Розали позади коляски, велел остановиться у дверей дома, где она меня ожидала, поднялся за ней в ее комнату, и, поблагодарив доброго старика, который огорчился отъездом такой любезной девушки, я поместил ее в мою коляску, велев почтальонам взять курс на Тулон, который хотел осмотреть, прежде, чем отправиться в Италию. Мы прибыли туда в пять часов.