Моя Америка - Шерман Адамс
Я заковылял к автомобилю толстого негра, волоча за собой мешок. Толстый негр и белый тип стояли вместе с другим белым, у которого через плечо была переброшена охотничья двустволка. Он и выплачивал деньги — касса висела у него на животе.
Подъехала машина с водой, и все негры устремились с поля, чтобы ополоснуть лица и остудить горящие глотки.
Засигналила автолавка, и множество ног помчалось к ней. Несколько индейцев передавали по кругу большую банку сардин и жадно ели покрытую маслом рыбу вместе с солеными кексами. Когда я почувствовал запах сардин, я чуть не потерял сознание.
Все тащили свои мешки к хлопкоочистительной машине, чтобы взвесить их. Когда мой мешок оказался на весах, я не поверил своим глазам. Я забыл, сколько он весил, но помню, что получил за него меньше доллара. Этого не хватало, чтобы поесть. Кока-кола стоила здесь двадцать пять центов против десяти в городе, сардины — от пятидесяти до семидесяти пяти центов против нормальной цены в десять или пятнадцать центов. Все в этом магазине стоило вдвое или втрое дороже. Мы попали в ловушку этих маленьких капиталистов.
Я вернулся в поле и собирал хлопок еще несколько часов. Солнце было таким палящим и ослепительным, что глаза можно было приоткрыть лишь на короткое мгновение.
Когда потные, молчаливые индейцы покинули поле, это послужило сигналом к отдыху для всех остальных. Солнце стояло теперь прямо над нашими головами, и никто, будучи в здравом уме, не оставался в поле, рискуя поджарить свои мозги. В поисках защиты от солнца мы залезли под автобусы и машины.
Через некоторое время в нашем лагере появилось несколько элегантно одетых негров. Мне было достаточно бросить на них взгляд, чтобы увидеть, что это за типы — все та же старая компания карточных шулеров и проституток, которая всегда следовала за иммигрантами и пыталась выудить у них тяжелым трудом заработанные деньги.
Элегантные негры положили на траву под деревьями несколько одеял и начали играть в карты и кости. Через некоторое время появились бутылки с вином и виски домашнего производства по двойной по сравнению с магазинной ценой.
Я хотел крикнуть своим товарищам по работе, что у них не было никакого шанса на выигрыш, что кости и карты наших гостей мечены. Но один-единственный взгляд на пистолет, который торчал из заднего кармана главаря, заставил меня воздержаться.
Вскоре почти все сборщики хлопка собрались вокруг одеял, и кости заплясали по кругу в красных, черных, коричневых и белых руках. Когда наступила моя очередь, я играть отказался: у меня не было никакого желания лишиться тех жалких грошей, ради которых я надрывался под раскаленными лучами солнца.
Я истратил два с половиной доллара на кока-колу, хлеб, сыр и сардины и пережевывал каждый кусочек так, будто он был последним в моей жизни. Когда насытился, то просто упал на какую-то кучу и заснул как убитый.
Проснулся с чувством тревоги: «Где я и что здесь делаю?»
Действительность вторглась в сознание, как только оно начало функционировать, и я заметил, что стало темно и холодно. Толстый негр надел фуражку таксиста и собирал с каждого по полтора доллара за доставку домой. У людей денег оставалось немного после того, как поработали шулеры, а торговцы вытянули остальное. Мужчина с дробовиком выплачивал заработанное, а рядом стояла его жена-продавец, получавшая плату за еду и напитки.
У меня оставалось всего шестьдесят центов. Толстый негр был непреклонен. Он покачал головой и устремился вниз по дороге, предоставив мне и нескольким другим голодным, испуганным и бездомным людям самим позаботиться о себе на хлопковом поле.
Таким оказался мой первый контакт с армией нищих сельскохозяйственных рабочих США.
В первую ночь я спал в хлопкоупаковочной машине, зарывшись в мягкие кипы хлопка. Чтобы не задохнуться, лежал, прислонившись к мелкой сетке, удерживавшей хлопок на месте. Подо мной — примерно метр хлопка н столько же надо мной. Кипы хлопка защищали от холодного ветра, дувшего с гор, и согревали меня, как большое белое одеяло.
Вторую ночь я спал в поле, засунув ноги в мешок, и ветер пустыни свистел в моих ушах. Днем ходил от плантации к плантации, от фермы к ферме. Собирал хлопок, картошку или лук, чистил редиску и упаковывал ее в ящики. Мне нужно было накопить двадцать долларов, чтобы начать новую жизнь.
В любом месте, где бы я ни останавливался, порядок был один и тот же: тяжелая и грязная работа с восхода до заката и низкая оплата. Редко удавалось заработать больше трех-четырех долларов. Повсюду были все те же боссы с дробовиками и кассами, все те же продовольственные лавки с немыслимыми ценами. Некоторые фермеры брали плату даже за питьевую воду. И повсюду все та же армия оборванцев — обездоленных людей с испуганными лицами. А в конце пыльной дороги — все те же шулеры, проститутки и карты.
В одном месте вокруг бараков стояли старые рахитичные «форды» тридцатых годов, и один с табличкой, на которой было написано: «Джорджия — персиковый штат». Машина принадлежала обедневшей белой семье, которая всю жизнь работала на фермах в Джорджии, а теперь приехала сюда собирать хлопок. Лица мужа и жены были почти что черны от загара, а их волосы приобрели оранжевый цвет. Ни у одного из их детей не было обуви, и все, что они имели, было упаковано в картонные коробки, привязанные к крыше автомобиля. Мне было их ужасно жаль.
Я подошел к ним, протянул руку и сказал:
— Привет, я из Атланты!
Мне хотелось, чтобы мужчина понял, что я не собираюсь называть его «сэр». Ведь мы оба были бедны и обездолены здесь, в благословенной богом Калифорнии.
— Мы простые, честные люди из Керлтана, — ответил он.
Завязался товарищеский разговор обо всем понемножку — работодателях, игроках в кости, ценах в продовольственных лавках и других вещах, отравлявших нам жизнь.
Эти белые бедолаги производили странное впечатление, а они наверняка думали то же самое о нас. Они пели и прихлопывали в ладоши под гитару, отбивая босыми ногами такт песен, которые их предки пели во времена гражданской войны. Они никогда не общались с мексиканцами, индейцами или черными — для этого у них просто не
